— Да, дорогая, береги себя. — Губы мужчины коснулись губ женщины, и Мэллит увидела еще один лик любви. Самый прекрасный.
Глава 3. ТАЛИГ. ФРАНЦИСК-ВЕЛЬДЕ
400 год К. С. 4-й день Осенних Скал
1
Ульрих-Бертольд, бурча себе под нос что-то невразумительное, внимательно разглядывал уходивший на северо-восток тракт, развилку перед городком, начинавший превращаться в потревоженный муравейник лагерь. Франциск-Вельде лежал у бергера сзади, за правым плечом, лагерь был впереди и слева. Присутствующие благоговейно молчали. Кроме Бертольда.
— Вот же Зараза! — почти весело шепнул он Чарльзу. — Опять кругом прав вышел! И кто бы мог подумать?
— Зараза и подумал. — Или не подумал, просто сделал как полагается, а не как делают все. Если б не Придд со своими дозорами, праздник продолжался бы, пока из-за поворота не полезла смерть. «Спруты» вырвали у нее час, толку-то… — Этот курятник и за полдня в боевое состояние не привести.
— Да уж!.. — охотно согласился Бертольд. — Вот тебе и тихое местечко… Похоже, старый добрый Бруно опять всех перехитрил.
— Живы будем, узнаем. Если дриксы подойдут по дороге, вряд ли они оставят холм без внимания, там ведь даже пушки есть.
— Ударят по лагерю, а городишко на закуску?
— Могут и сразу. Их пять тысяч и больше, хватит и на Франциск-Вельде, и на лагерь. Ополченец опытному солдату не противник, а неопытные по Марагоне вряд ли шляются. Хоть бы женщин отправить успели… — Женщин? Не ври хотя бы себе, марагонкам не уйти, но Вейзель должен позаботиться о жене и Мелхен. Тут всего-то и нужно пяток солдат и лошади.
— Господа драгуны, — Эрих Выходец молодцевато стукнул башмаком о башмак, — господин барон просят!
Ульрих-Бертольд глядел исподлобья и грозно сопел, он был недоволен, хоть и не сильней, чем обычно. Тем не менее начал воитель — диво дивное — с похвалы.
— Фаш полкофник — толкофый молотой тшелофек и знает, што есть порядок. Ф этой плохой каше он не забыфал про фас. Фам фелено, когда фы мне не нушными станете, фернуться ф полк, но фы мне нушны. Тругих офинероф с опытом я не имею, а тейстфофать быстро надо есть. Мы здесь, ф отличие от фсех протших, имеем пять зотен фоорушенных и фыстроенных зольдат. Отрашать перфый удар есть наш долг. Фы будете отпрафляться на лефый фланг. Командофать дфумя зотнями. Фы поняли?
Спорить не приходилось, к тому же ветеран был кругом прав. Чарльз молча отдал честь, Бертольд не удержался:
— Господин барон, это Бруно?
— Зейтшас не фашно, из какой луши вылезали эти гуси! Зейтшас фашно их ошчипыфать. Фсем зтроиться! Шифо!
Громогласную команду повторили и разнесли рожки и барабаны. Беспокойно крутившие головами ополченцы бросились на зов, причем довольно шустро. Чарльз посмотрел в сторону Франциск-Вельде, надеясь увидеть отъезжающих всадников, хотя увозить женщин через поле было просто глупо.
— Не волнуйся, — утешил неугомонный Бертольд, — Вейзель первым делом спасет жену, иначе она не даст ему спасать отечество… Ты мне лучше скажи, как «фульгаты» целый корпус прошляпили?
— Откуда я знаю!
— Перед битфой фоитель проферяет орушие, а не ишчет финофатых. Но я укашу маршалу на ошибки разфедтшикоф.
Чтобы указывать маршалу, надо для начала уцелеть и добраться до своих. На Франциск-Вельде перло не меньше пяти непонятных тысяч, а сколько дриксов разгуливало в других местах? «Фульгаты» могли прохлопать одинокий корпус, а могли и не прохлопать, просто командованию стало не до марагов с их ополчением.
— Дорогу!.. Прошу простить… Дорогу!
Давенпорт отшагнул в сторону, пропуская несущегося со всех ног Эриха. Разогнавшийся парень прижимал к сердцу нечто завернутое в бирюзовый бархат и явно тяжелое.
— Господин барон… Вот…
Это был пресловутый шестопер, на который Эрих для удобства насадил шлем с двуглавым котом. Дотошно оглядев чудовищный гриб, Катершванц поморщился, счистил ногтем что-то присохшее к сверкающей «шляпке», водрузил шлем на голову и, потрясая шестопером, медленно двинулся вдоль взволнованного строя. Сзади долговязым аистом вышагивал Выходец с бирюзовой тряпкой через плечо.
Обход не затянулся. Дойдя до левого края, ветеран цыкнул на Эриха и взмахнул своим оружием. Мараги выпятили груди и втянули животы, завороженно взирая на «грозу Виндблуме»; они отнюдь не казались испуганными, но и на солдат походили мало.
— Фот тут фаш город, — объявил Ульрих-Бертольд, — а фон там — фаритские уроды. Што они будут делать с фашим городом, если фы будете их пускать, фы знаете. Фы потренирофались, пора себя проферять ф зрашении. Мушкеты зарядить, алебарды дершать зильно и не бешать без приказа.
2
Нареченная Бертой и три ее полные сил подруги рвали простыни, а Мэллит с другими женщинами сворачивали полотняные полоски в бинты. Гоганни знала, что беженцы отдавали приданое своих дочерей, и это было знаком войны, настигшей марагов, когда о ней позабыли. Бежать было поздно и некуда; дриксы, о которых гоганни слышала лишь дурное, убили праздник и принесли беду. Мужчины готовились сражаться, женщины — им помогать, и в одних глазах светилась надежда, а в других каменело отчаянье.
Мэллит не боялась, хоть и понимала, что скоро многие умрут и многие заплачут. Гоганни хранила в душе иные страхи — одни прятались в ночи, другие бродили под солнцем, призывая зло, и это было еще хуже. Когда роскошная сказала, что они остаются, Мэллит обрадовалась: гоганни боялась озерного замка и отказавшейся от сердца больше, чем идущих к Франциск-Вельде врагов. Нареченная Юлианой, не зная правды, назвала страх храбростью, сказала, что скоро вернется, и велела помогать Берте. Пальцы Мэллит скручивали бинты, а ее уши рвали воющие крики, которые здесь называли песнями. Слов девушка не понимала, но старушка, сморщенная, как ядро ореха, и быстрая, как воробей, объяснила, что поют о том, как молодая графиня полюбила красивого слугу, а старый граф узнал об этом и отомстил.
В доме достославного Жаймиоля рассказывали много похожих историй; Мэллит их никогда не любила, к тому же ей было нехорошо.
Если б не дриксы, она выпила бы отвара из трав и легла, прижав к животу нагретый камень и растирая грудь, которую словно кололи невидимым кинжалом.
— …темной ночью он войдет к ней в замок, хотя войти туда не может никто, — продолжала переводить старушка. Мэллит заставила себя слушать и поняла, что это другой любовник, другой муж, другая красавица и другая песня. Певицы дарили другим бодрость, но Мэллит хотела тишины. Бросив в корзинку очередной бинт, девушка, не выдержав, украдкой нащупала под платьем шрам. Прикосновение отдалось острой болью и тошнотой. Мэллит торопливо сглотнула семь и один раз и утерла вспотевший лоб. Она была свободна, первородный Удо ее отпустил, только луна в свои дни путает явь и память.
— Стелите здесь… — Голоса казались глухими и далекими. — Проходы пошире оставьте… Мне нужно… Четыре… Пять бочек… Ждать не будут… Барышня… Под ноги… под ноги смотри!.. Мало… Что… опять к коменданту идти… Барышня… Баронесса…
— Я…
Девушка, покачнувшись, вскочила и поняла, что нареченная Бертой больше не кричит, а указывает толстым мужчинам и худым юношам, как ставить повозки, где стелить солому и куда носить воду.
— Барышня, вас мамаша кличут. Тама, внизу, где коновязь. Мэллит двигалась, будто в тумане, но не ошиблась дорогой и не упала, а потом тошнота иссякла. Вокруг сновали марш и, луна больше не мешала различать их лица и понимать их слова. Девушка помнила о дриксах, но избавление от боли дарит счастье даже на краю обрыва — гоганни улыбнулась, и насупленный толстяк с мешком на плече улыбнулся в ответ.
— Видишь, — сказал он кому-то с таким же мешком. — Видишь, Грета, барышня не боится. Уж она-то знает — шуганут этих…
Последнего слова Мэллит не знала, но названная Гретой поняла и ответила:
— Еще б не шуганули! Стал бы генерал жену на сносях да еще и с дочкой тут держать, если б вовсе плохо было. Вот как увезут их, считай, всё… Бросят нас.
Всё уже было плохо, но роскошная, зная это, осталась, и нареченный Куртом не принуждал ее бежать и не бежал сам. Несущая мешок судила тех, кто хотел назвать Мэллит дочерью, и была несправедлива. Слушать такое было горько, оставлять без ответа — гадко.
— Мы не уехали, — сказала гоганни, заступая Грете дорогу, — и мы не уедем. Оставьте свою ношу и помогайте защищающим вас и ваш город.
Женщина с мешком принялась говорить и говорила быстро, но Мэллит не желала видеть лицо, красное, как свекла, и слушать пустые слова. Отстранив навязчивую, девушка побежала дальше, зная, что придет день, когда она назовет роскошную мамой, сумеет назвать… Если их всех не возьмет сегодня война.
3
Придорожные заросли не радовали, но лучшего укрытия, чем плохонькие кусты и отличнейшая крапива, в нужном месте не нашлось. Ульрих-Бертольд вывел ополченцев вперед, поближе к дороге, и велел прятаться. Мараги старались, получалось так себе.
