Горбун смотрел на него пристально. Казалось, он понял слова Жеана — по крайней мере, их смысл. На его лице смешались печаль и гнев.
Со своим обычным блеющим смехом школяр натянул арбалет и прицелился в голову Квазимодо. Только одна мысль овладела мной: я должен предупредить позорный поступок!
Я выскочил из тени, которая до сих пор скрывала меня, и бросился на Жеана, желая вырвать у него оружие. Но короткая стрела с опереньем уже вылетела из арбалета Но все же я изменил первоначальную траекторию, так что она попала не в глаз Квазимодо, а в его левую руку.
Звонарь стоял совершенно не шелохнувшись, не издав ни крика боли, не скорчив гримасы.
Правой рукой Квазимодо вытащил стрелу из своего тела, сломал ее о колено и небрежно бросил деревяшки на пол. Он пошел на нас, высоко подхватил Жеана и бросил его о стену с такой силой, что латы зло заскрипели, а паренек издал громкий стон.
— А у вас, Жеан, отличный голый вид? — усмехнулся Квазимодо, который крепко держал руки школяра своей огромной рукой.
Другая рука принялась за ответ на вопрос — она раз за разом освобождала Жеана от доспехов и оружия. Горбун ощипывал школяра, как курицу, он раскидал сперва железо, а потом одежду по галерее, пока Жеан так же не остался столь же обнаженным, как и воспитанник его брата. Огонь на башенной галерее отбрасывал свой красноватый свет вниз и освещал обоих обнаженных, как ожившие скульптуры.
— Вы действительно гораздо красивее, чем я, — молвил Квазимодо. — Ваш вид бросает баб в восторг, мой же — в ужас. И все же у меня есть власть убить вас одним ударом руки.
Его правая рука легла вокруг шеи Жеана Фролло и медленно сжималась. Школяру было уже нечем дышать, его лицо посинело.
Я поднялся и встал рядом с Квазимодо:
— Остановитесь! Жеан заслужил наказание. Но это было бы чистым убийством.
Квазимодо посмотрел на меня удивленно и отпустил свою жертву. Жеан соскользнул по стене на пол и, глубоко дыша, остался лежать в пыли.
— Мы должны помочь Эсмеральде! — сказал звонарь. Даже если он с трудом понимал, то в смысле его слов не было сомнения: кто был против цыганки, был его врагом. Это распространялось на обоих Фролло, а так же на меня, хотя я его только что спас.
Я хотел объяснить ему, что его действия не принесли ничего, кроме бесчисленных трупов. Толпа оборванцев уже приготовилась к новому нападению, принесли лестницы и веревки и взяли разбег из близлежащих улиц. Повсюду говорилось, что Клопен Труйльфу предал Нотр-Дам растерзанию, и ни один из двуногих уличных бродяг в Париже не хотел остаться без своей добычи. И если звонарь не признал этого, то он стоял на потерянном посту. Я хотел помешать тому, чтобы в итоге погиб он сам, я не хотел сразу же потерять брата, которого только что нашел.
Прежде чем я сумел произнести хоть слово, я потерял почву под ногами, но мой больно ударившийся лоб снова быстро нашел ее.
Молния мелькнула в моей голове; я почувствовал колющую боль, которая грозила потушить все вокруг. В полузабытьи я воспринял, как рука обняла меня вокруг груди и потянула вниз. Что-то твердое, острое воткнулось мне в горло, и теплая жидкость заструилась по моей шее и груди. То, что это — моя кровь, я понял, когда смог снова думать яснее.
Жеан сидел на корточках возле меня, схватив за руку, и угрожал мне кинжалом, который он держал в другой руке. Клинок был из того оружия, которое Квазимодо отнял у него. Жеан повалил меня, схватив за ноги, и подобрал кинжал. Горячее дыхание билось в возбужденном ритме возле моей щеки. Его возбуждение было не только порождением смертельной опасности, в которой он оказался, но и желанием самому приносить смерть.
Я чувствовал это слишком четко. Это было внезапное, ясное осознание, какое часто пронзает нас в самые неожиданные и неподходящие моменты. В один миг я понял, что Жеан — не только шпион и агитатор своего брата С уверенностью, с которой он держал нож, соседствовало чувство удовольствия, что ему достанется и моя кровь. Я видел его во Дворе чудес за карточной игрой, и я вспомнил десятку во рту Одона. Я видел Одона, чье горло было разрезано, как и у сестры Виктории…
— Вы не можете перерезать мне глотку, Жеан, — закряхтел я жалобно дрожащим голосом.
— Не заблуждайтесь, мастер Поросенок! — захохотал Жеан в мое ухо. — Квазимодо нравится наводить ужас, но с кинжалом в руке я могу отразить его. Итак, что же помешает мне побеспокоиться о сквозняке в вашей пасти?
— Вам не хватает десятки, чтобы увенчать ваше дело.
— Ах, вы в курсе. С каких пор?
— Самым печальным образом — только с этого вот момента. Одно сходится с другим. Вы были не случайно поблизости, когда умер Одон — вы стали его смертью. Такой опытный человек, как Фальконе, раскрыл бы скоро все ваши козни.
— У вас скоро появится возможность передать ему ваши похвалы.
Когда Квазимодо медленно приблизился, Жеан усилил давление ножа, и снова кровь потекла по моей груди. Приятное тепло, которое распространялось с клейкой жидкостью, было обманчивым, оно соседствовало с пугающей смертью…
— Остановись, Полифем! — рявкнул жнец Нотр-Дама на Квазимодо. — Или ты хочешь, чтобы спаситель света твоего глаза умер?
С гневным рычанием звонарь остановился. Понял он слова Жеана или нет, но положение было однозначным. С наклоненным вперед туловищем и размахивающими руками Квазимодо походил на обезьяну, которая ждала приказаний своего человеческого хозяина. Он не мог мне помочь. Все, что бы он не предпринял, любое движение, которое не понравилось бы Жеану, могло привести к моей смерти. Все зависело от меня.
Я собрал все свои силы и ударил обоими локтями вниз — глубоко в плоть Жеана. Со свистом вырвался воздух из его тела. Давление кинжала ослабло. Я схватил руку, в которой он держал оружие, обеими руками и вывернул ее в противоположном направлении. У Жеана должно было появиться ощущение, словно тысячи иголок вонзились ему в руку. Он закричал и выронил кинжал.
Как пикирующий сокол, кинулся на нас Квазимодо, схватил Жеана с пола и поднял его обеими руками в воздухе. Так он подошел к перилам, где он перехватил жнеца одной рукой за щиколотки и размахнулся над пропастью, словно хотел попробовать метание, как Давид. Его снарядом был Жеан, который ни разу не вскрикнул.
Я не вмешивался. С тех пор, как я понял, что он был жнецом, я не мог испытывать сочувствия к Жеану Мельнику, даже тогда, когда Квазимодо отпустил его. Я услышал скрипучий шум, треск черепа, глухой удар и четырехсоткратный крик внизу на Соборной площади.
Покачиваясь, я встал на ноги, облокотился на перила и посмотрел вниз. Тело Жеана лежало размозженным на выступе стены — между небом и землей. Квазимодо и двадцать восемь каменных королей смотрели на него вниз — безжалостно, как это подобает повелителям. Таращащиеся глаза уважаемых королей приняли все к сведению — и не испугались.
Но Квазимодо испугался — и я вместе с ним. То, что разыгралось возле главного фасада, было кошмаром, не оставляющим Нотр-Даму ни малейшей надежды. Оборванцы карабкались наверх в тени к галерее по новым лестницам — по веревочным лестницам или просто по веревкам, которые привязали к скульптурам. Многие использовали только руки и ноги, чтобы подняться по украшениям на стене. Жажда наживы и крови подгоняли их, превращая их лица в алчные морды чудовищ ада. Трудно сказать, кто был ужаснее — ползущие, словно муравьи, оборванцы или каменные фигуры, по которым они поднимались вверх. Последние — демоны Нотр-Дама — предали свой Собор и связались с ночными демонами снаружи.
— Мы должны бежать отсюда, прежде чем они достигнут галереи, — крикнул я Квазимодо.
Он не слушал меня, хотя не только по причине своей глухоты. С раскрытым от ужаса глазом он опустился на колени, сложил руки и начал молиться. Голову он повернул к каменной группе, которая стояла наверху Королевской галереи перед розой — к Богоматери с младенцем Иисусом на руках, окруженной по бокам ангелами. Он молился Святой деве Марии так самозабвенно, что не воспринимал ничего другого. Я схватил его за руку, хотел утащить его от галереи, но он грубо оттолкнул меня. Моя голова ударилась о стену, что вызвало новую болезненную молнию.
Как ни ужасно это показалось, в тот миг я ничего не мог сделать для Квазимодо. Я должен был найти Зиту, предостеречь ее. Возможно, ей удастся освободить звонаря из его столь же блаженного, как и опасного для жизни оцепенения.
Я догадывался, где искать Зиту. Возможно, я должен был это уже раньше сделать, но эти стремительно развивающиеся события отвлекли меня. Теперь я торопился к Северной башне — вверх по лестнице и дальше к ведьмовской кухне отца Фролло. Дверь была открыта, мое предположение, похоже, сбылось. Когда я осторожно вошел, то вдохнул резкий запах бесчисленных алхимических экспериментов. Келья была пуста. Опрокинутый стул, лежащая на полу книга и повсюду разбитые пробирки говорили о борьбе.
