В нашу эпоху роман и на западе и в России переживает глубокий кризис. Общая причина заключается в том, что для современности «психологизм» перестает быть всеобъемлющей и единственно–важной категорией. Наш подход к «душевной» жизни вообще и к «личности» существенно изменился. Распалась замкнутая цельность души. Метод «интроспекции» и психологический анализ вытесняется иными приемами изображения. Частную причину можно отыскать в ослаблении искусства творить живых людей, в иссякновении дара жизненности у современных романистов, как на западе, так и в России. Показательны в этом отношении: в России романы Андрея Белого, Феднна, Тынянова и Романова; во Франции — романы А. Жида, Пруста и Жнроду. Все они лишены композиционного стержня, на котором держался роман XIX века: живого героя (герои Пруста неотделимы от их автора, они реальны, не как действительность, а как галлюцинация: ср. с героями Толстого). Лишенный костяка, роман распался. Он стал бесформенным. Характерны попытки его «перестройки». Нейтральные элементы романа XIX в. по очереди притягивают на композиционную роль. Мы встречали романы, построенные на фабуле («Города и годы» Федина), на чистом бытописании (большинство советских романов линии Сейфуллиной), на идеологии (А. Белый и вся советская «тенденциозная» литература), на стилистике (Замятин, Серапионы; «сказ» Бабеля и Зощенки; диалектология Леонова и Пильняка и т. д.). Несмотря на частные удачи — вопрос о новой композиции остается неразрешенным. Говорить о «гибели» романа, вообще нет оснований. На наших глазах вымирает лишь одна из его исторических форм — «психологический роман», созданный XIX веком».
О громадных возможностях этого нового вида искусства мы можем судить по произведениям Андре Моруа — Позже, говоря о новой книге А. Моруа «Tourgueniev Grassel», написанной в жанре художественной биографии, Мочульский более подробно опишет особенности манеры французского писателя, «скрасив» свой анализ несколько ироничной концовкой:
«Моруа — мастер «монтажа»: анекдоты, отрывки из писем, из произведений автора, из отзывов современников. Одна острая деталь заменяет сложные и скучные объяснения. Несколько общих сентенций дают впечатление глубокого анализа. События, любовные истории, эффектные положения и живописные факты — выдвинуты вперед. В трех фразах резюмируется философия Гегеля, — на одной странице — эпоха великих реформ; сложные социально–экономические отношения в России, смена поколений 30, 40 и 50 годов — преподносятся с галантной легкостью, как мадригал. И эта очаровательная легкость превращает книгу в суфле от лучшего кондитера. Говоря о пессимизме Тургенева, А. Моруа утешается мыслью, что сердце «русского великана с маленькими руками» было оптимистично. И он спорит с автором «Довольно». «Вы говорите, что рукописи Платона и Минерва Фидия через несколько тысяч лет рассыплются прахом? А нам какое дело? Нужно строить для настоящего, для нас и вокруг нас. Нам дана только одна жизнь, и нам ее достаточно». Таким приемом читатель вовлекается в философский спор, и ему лестно, что автор говорит умно, понятно и общедоступно. А. Моруа создает жанр близкий к детективному роману. Только раскрывает он не загадку преступления, а тайну творчества. Двести страниц увлекательного розыска, с репортажем, психологией и литературными авантюрами, а в результате: «ларчик просто открывался». И вот что в ларчике: резюме тургеневского творчества: «человек не всегда бывает раздавлен природой; он может ее переделывать, но при условии приятия ее законов». Да, великий был писатель Тургенев» (Как Моруа видел Тургенева // «Новая газета», № 3, от 1 апреля 1931. Подп.: «К. М.»).
2. Литературная критика
К. Д. Бальмонт. Сонеты солнца, меда и луны
Впервые: «Русская мысль», 1921, № 10/12.
Анна Ахматова. Anno Domini MCiVfX. X[
Впервые: «Современные записки», 1922, № 10.
Лирика Блока
Впервые: «Последние новости» от 12 марта 1922.
Общая концепция лирики Блока. созданная в критической литературе о нем… — незадолго до настоящей статьи в газете «Последние новости» от 22 февраля 1922 г. был опубликован отклик Мочульского «Новое о Блоке» на сборник «Об Александре Блоке» (Пг.: Карточный домик, 1921), где были опубликованы статьи Н. Анциферова, В. Жирмунского, Вл. Пяста, А. Слонимского, Ю. Тынянова, Б. Эйхенбаума и др.
Новые сборники стихов (М. Кузмнн — Георгий Иванов — Федор Сологуб)
Впервые: «Последние новости» от 12 мая 1922.
Впоследствии в статье «О тяжести и легкости» (см. выше) взгляд Мочульского на поэзию Кузмина стал более сдержанным, в то же время сборник Георгия Иванова «Розы» он оценил очень высоко (см. его рецензию в настоящем издании).
Об этом сборнике на страницах»Посл. Новуже говорилось — на какую статью или рецензию ссылается Мочульский, установить не удалось.
Серапионовы братья
Впервые: «Последние новости» от 29 июня 1922.
Классицизм в современной русской поэзии
Впервые: «Современные записки», 1922, № 11.
О поэзии Вс. Рождественского, в связи с выходом его книги «Большая медведица», Мочульский писал позже в статье «Новые сборники стихов»:
♦ Всеволод Рождественский — поэт, почитающий традиции, умеющий писать классические ямбы, любящий пушкинский Петербург и одаренный нежным «чувством природы». Формально он непогрешим, у него вкус, эрудиция, культурность. Его стихи гладки, звучны и «содержательны». Он скромен и в меру лиричен: в своей маленькой области, приятных стихах о милом прошлом, он умел удивительно уютно устроиться. Всем доволен: ясное мировоззрение и полная душевная гармония. В стихах этого молодого поэта — преждевременное олимпийство, доставшееся гак легко.
Обрывай ромашку! Все на свете просто.
Стол, накрытый к чаю. Кресло и окно.
II ровный свет, заливающий все предметы, неразборчивое приятие всего, и примиренность, и умудренность — и раз навсегда воздетая для благословения рука — все это сначала умиляет, а под конец раздражает. Будто уж так все просто? И гак все приятно? От глубины ли эта ясность или от ограниченности? Поэт сравнивает себя с деревом, которое поет оттого, что «настоящая» буря закачала его голову. И дальше называет себя березкой. В трогательно–женственную березку охотно верим в «розовый дым», в «легкий дождик», в «речной туман» — не в «бурю». В. Рождественский никаких оурь не видал. II он будет петь и о «каменном угле»и о «скольженьи пил, лебедок пеньи, галопе колес п вдохновеньи» — все тем же небольшим, но очень приятным тенорком»(«Звено», № 209 от 30 января 1927 г.).
Новый Петроградский цех поэтов
Впервые: «Последние новости» от 2 декабря 1922.
Новые стихи Анны Ахматовой
Впервые: «Последние новости»от 13 января 1923.
Брюсов и о Брюсове
Впервые: «Звено», № 1 от 5 февраля 1923.
К работам русских формалистов и «околоформалистов» Мочульский обращался неоднократно. О своем отношении к их работам Мочульский сказал в рецензии на книгу Александра Слонимского «Техника Комического у Гоголя»:
«Группа молодых ученых, много лет работающих над вопросами теории искусств, методологии и поэтики, строит новую «Науку о литературе». После теоретических манифестов и долгих — слишком долгих — дискуссий «провинциального»характера, представители нового учения обратились к изучению конкретного художественного материала, к приложению своих методов к литературным произведениям. II по проверке выяснилось, что «формализм» — глубже и проникновенней, чем все пресловутые субъективно–эстетические и культурно–исторические подходы мифологического периода нашей критики. Работы Б. Эйхенбаума, В. Жирмунского, А. А. Смирнова, А. А. Гвоздева, Б. В. Томашевского и других — быть может очень несовершенны: во всяком случае только с них начинается история литературной науки. Многое в них еще смутно и спорно — но ведь «молодые» должны создавать все заново — v них нет учителей»(«Звено», № 39 от 29 октября 1923. Подп.: «К. В.»).
Вместе с тем он всегда критически относится к любой попытке формалистов применить свой метод за пределами возможного его использования. Определение особенностей того или иного направления (или произведения), в данной статье — романтизма и символизма, невозможно вне эстетической оценки. О том, как сам Мочульский подходил к романтизму, как литературному явлению, говорит фрагмент из более поздней его статьи:
«Можно спорить о «понятии» романтизма: оно сбивчиво, противоречиво, расплывается в обобщениях. Но бесспорно и вполне определенно «романтическое чувство». Оно передается нам непосредственно, объединяя самых несхожих писателей: Новалиса с Мюссэ, Байрона с Лермонтовым. Один лирический поток несет всю романтическую поэзию. Чувство, наполняющее стихи Китса и поэмы Ламартина, лиризм, связывающий Гете и Шелли, вне сюжета и логики, — вот единственная реальность романтизма»(Романтизм и мы // «Последние новости»от 29 мая 1930 г.).
