Если он, Вольга, убьет Велема, то ему словеничи ничего не сделают — с какой стати? Ведь Домагость им уже не родич, в его род опять свататься можно. А вот если Велем убьет Вольгу, то Прибыня получит право вмешаться и отомстить за шурина. Никто его не упрекнет, а в будущей войне Словенск выступит против Ладоги заодно с Плесковом, с могучим «старшим племенем» плесковских кривичей. А ведь Вышеслав спит и видит, как бы прибрать к рукам Ладогу, подчинить тамошнюю старейшину и объявить себя словенским князем. И он, Вольга, своим бегством с дочерью ладожского воеводы дает Вышеславу такую возможность.
Постепенно путаные намеки Любозваны и Остряны, при всей их нелепости, становились вполне правдоподобными.
Но как же… Дивляна? Вольга похолодел от ужаса, подумав, что в драке, да еще драке на реке, девушка может пострадать. Мало ли… стрела шальная или в воду упадет, а вылавливать будет всем недосуг… Нет! Вольга затряс головой. Даже ради будущего счастья с Дивляной он не может подвергнуть угрозе ее жизнь. О чем он раньше думал? Когда говорил с Прибыней… когда вообще решился на этот дурацкий побег! Голову, что ли, дома у батюшки забыл?
Вольга закрыл лицо руками и крепко потер глаза. У него словно прояснилось в голове, и он разом понял, что натворил и что еще собирался натворить. Слава богам, Перун дал случай сообразить вовремя, пока причиненное зло не стало непоправимым.
— Она знает что-нибудь об этом? — Он поднял глаза на Остряну и Любозвану, и даже в полутьме избушки было видно, как вдруг посмурнело его лицо. Он словно стал старше на несколько лет.
— Если знает, то не от нас, — ответила Остряна.
— Мы ничего ей не говорили, — добавила Любозвана.
— И не нужно ей ничего знать. — Вольга покачал головой. — Даже и не думать… А вдруг с ней что случится? Но что же теперь мне делать-то? Как я Прибыне скажу, что передумал? Он решит, что я заробел! А я сам бы хоть к волкам в пасть ради нее кинулся, я за нее боюсь!
— Поумнел, смотрю! — насмешливо одобрила Остряна. Вольга бросил на нее недовольный взгляд. — А братцу Прибыне ничего говорить не надо. Мы тут подумали…
Она посмотрела на Любозвану. В другой раз Вольга расхохотался бы при мысли, что девка с косой и беременная молодуха «подумали» о том, как предотвратить битву, смертоубийство и будущую войну между племенами, но теперь промолчал.
— Если он будет знать, что ты отказался с Домагостичем биться, то иное что-нибудь устроит, — продолжала Остряна. — Мы, Потемовичи, упрямые: уж если что задумали, то своего добьемся. Батюшка любит говорить: рада бы курица нейти, да за крыло волокут. Ты откажешься — без тебя обойдутся, а сделают по-своему. Лучше ты молчи, а сам ночью, до срока, бери свою дружину и гребите отсюда к себе на Шелонь. А там Домагостич уедет, не станут же они за вами обоими в разные стороны гнаться! Люди кругом не слепые, увидят, что ты на Ильмере, он на Волхове, а потом как-то взяли и подрались и оба головы сложили! Глядишь, и обойдется. А Домагостича я сама предупрежу.
Вольга посмотрел на нее с тайной благодарностью. Предупреждать об опасности Велема, в котором он по-прежнему видел разрушителя своего счастья, ему не хотелось, но и спокойно ждать, когда тому подстроят ловушку, тоже было противно и горько.
— Вы-то когда делать дело собрались? — спросила Остряна.
— После Перунова дня.
— Вот той ночью и уедешь. Все пьяные будут лежать, похмельные, а ты не пей и своим парням не давай — и лишнее время получите.
Вольга кивнул и опустил голову. Любозвана потянула золовку за рукав — она видела, что брат ее хочет остаться один. Уже дойдя до двери, она вдруг не выдержала, метнулась к нему и порывисто обняла его голову.
— Голубчик ты мой! — всхлипывая, Любозвана поцеловала брата в спутанные кудри. — Красавец ты наш! Уж потерпи как-нибудь! Лишь бы живым уйти, а невесту другую найдешь! Мало ли девок хороших! Только ты голову не подставляй свою, родненький мой, ведь один ты у отца! Один ты в роду сын! Случись с тобой что, кому Плесков достанется — изборским князьям? Деденьке проклятому? Не дай ты отцу, да и мне дожить до такого горя! Пожалей себя, Перынью-матушкой молю!
— Ладно, ладно тебе! — Вольга, кривясь от досады и боли, стал отпихивать от себя руки сестры, причитания которой только растравляли душу. Благодаря ее словам он острее осознал, на что решается и от чего отказывается, и это подтачивало его твердость. — Уйди, сестра. Иди себе.
Выпроводив их наконец, он вернулся на лавку, сел и снова обхватил голову руками. Все в нем кричало от боли при мысли, что своим бездействием он позволит увезти Дивляну и навсегда лишится ее. Даже призрачная надежда, что Прибыня искренне желает ему помочь и все получится, была ему дороже жизни. Своей жизни… Но не жизни Дивляны. Не жизни и судьбы рода, у которого он и правда был единственным прямым наследником. Ради будущего рода, будущих плесковских князей он хотел привести в дом такую жену, как Дивомила Домагостевна. Но сейчас под угрозой выживание рода, и предки не простят ему своеволия и легкомыслия. Он может любить или не любить своих невест, но судьба рода принадлежит не ему одному, и ею он не вправе распоряжаться. Думай он иначе, он был бы недостоин любви такой девушки, как Дивляна!
В Перунов день на священном холме с самого рассвета гремели кудесы: двенадцать мужчин, Перунова дружина, пришли туда спозаранку и стали призывать соплеменников почтить Отца Грома. Грохот, разносившийся по берегу и над водой, был слышен далеко; казалось, само божество проснулось в великдень и подает весть о своем присутствии. От этого звука внутри поселялась дрожь, делалось и жутко, и весело, как в сильную грозу. Каждый невольно поднимал голову и оглядывал небокрай, ожидая увидеть там темные тучи, в которых приходит к смертным сам Перун, сын Перыни. И священные костры, разложенные во рву, все восемь, были словно отражение небесного огня.
Рожь поспела, но сегодня никто не работал — иначе Перун за неуважение побьет градом готовый урожай, сожжет его молниями. А непогоды боялись: с утра было ясно, и едва солнце поднялось и высохла роса, как вскоре установилась томительная жара. Жарко было всю последнюю пятерицу, и по всем приметам ожидалась гроза. Этот день в редкий год обходился без грозы. Потому он и был посвящен Перуну, сыну Матери Сырой Земли, и именно сейчас его сила проявлялась во всей полноте — сила повелевать небесными громами, проливать на поля влагу, грозить молниями нечисти и неправде.
Перунов день — праздник мужской, когда зрелые мужчины приносят жертвы, состязаются в воинском искусстве, а молодые парни проходят обряды посвящения, после чего наступающей осенью получают право жениться. Поэтому для мужской половины словеничей этот день начался даже раньше, чем для женской. На заре все отправились купаться к Волхову — в последний раз, поскольку после Перунова дня купание прекращается: Перунов конь подкову в воду роняет, воду охлаждает. Потом оделись в новые рубахи, на которых нитями черно-синего, зеленого и коричневого цветов — цветов Перуна — были вышиты знаки небесного огня, стрел-молний, Мирового Дерева, знаки единения мужского и женского начал, называемые здесь «звезда Перыни». Женщины пока оставались дома — им не полагалось присутствовать во время принесения жертв, состязаний и посвящений. Они только по рассказам знали, что старший Перунов жрец — в Словенске это был старейшина Вышеслав — рассекает сердце принесенного в жертву быка, окропляет кровью собравшихся и добавляет эту кровь в братину с пивом, которая потом идет по кругу.
