Андрей Николаевичъ былъ добрѣйшей души человѣкомъ, сильно тяготившимся городской жизнью и необходимостью извѣстнаго представительства по занимаемой имъ высокой почетной должности.
Личныя отношенія Губернатора Брянчанинова съ Осоргинымъ были самыя лучшія и близкія, но съ Булгаковымъ они приняли другой оборотъ, въ силу случившагося при немъ въ стѣнахъ Самарскаго Дворянскаго Дома исключительнаго событія, о которомъ въ свое время много въ обществѣ говорилось и которое озлобило Брянчанинова противъ самарскаго дворянства.
Событіе сіе въ хроникѣ самарской жизни именовалось „Исторіей о рукѣ и ногѣ” и произошло оно при слѣдующихъ обстоятельствахъ: въ 80-хъ и началѣ 90-хъ годовъ прошлаго столѣтія долгое время избирался Предводителемъ Дворянства въ Николаевскомъ уѣздѣ Самарской губерніи, Алексѣй Григорьевичъ Акимовъ, родной братъ Михаила Григорьевича Акимова, бывшаго Министра Юстиціи, а затѣмъ Предсѣдателя Государственнаго Совѣта. Алексѣй Григорьевичъ былъ человѣкъ властный, съ дикой волей и необузданнымъ характеромъ, получившій прозвище „Степного Богатыря”. На его самодурство и самоуправство подавались многочисленныя жалобы, но время шло, и Акимовъ продолжалъ по-прежнему царствовать въ своемъ захолустномъ уѣздѣ. Но, наконецъ, Сенатъ откликнулся, отрѣшилъ Акимова отъ должности и предалъ его суду.
Всѣ знали, что на рѣшеніе Сената въ значительной мѣрѣ повліялъ отзывъ Губернатора Брянчанинова, указавшаго на недопустимость возглавленія уѣзда подобнымъ Предводителемъ. Объ этомъ отзывѣ не безызвѣстно стало и самому Акимову, которому, однако, пришлось подчиниться опредѣленію Сената.
Вскорѣ послѣ его отрѣшенія — въ январѣ 1894 года — въ Самарѣ было созвано экстренное губернское дворянское собраніе, на которомъ пришлось мнѣ впервые участвовать по уполномочію отца, и быть очевидцемъ слѣдующаго эпизода. Съѣхалось дворянство, обычно разодѣтое въ мундиры, и лишь одинъ виднѣлся въ штатскомъ фракѣ — то былъ опальный Николаевскій „степной богатырь” Акимовъ.
Появляется въ залѣ Дворянства торжественная фигура Губернатора Брянчанинова, пріѣхавшаго на открытіе Собранія и начавшаго съ присущей ему величавой любезностью, со всѣми дворянами поочередно здороваться. Небольшого роста, сухой, крѣпкій, съ бритымъ, худымъ, желчнымъ и злымъ лицомъ, расхаживавшій до появленія Губернатора въ сторонѣ отъ всѣхъ, Акимовъ стоялъ въ самомъ отдаленномъ концѣ зала, опершись у подножія колонны и, когда Губернаторъ, дойдя до него, такъ же, какъ и всѣмъ другимъ, протянулъ ему руку, чтобы поздороваться, Алексѣй Григорьевичъ демонстративно медленно обѣ свои руки заложилъ за спину, и Брянчаниновъ остался со своей протянутой рукой въ воздухѣ. Въ средѣ дворянства произошло замѣшательство. Губернаторъ, сильно поблѣднѣвшій, быстро отошелъ прямо къ депутатскому столу и взволнованнымъ голосомъ объявилъ экстренное собраніе дворянства открытымъ, послѣ чего поспѣшно, ни съ кѣмъ не прощаясь, прошелъ въ переднюю, куда бросились его провожать всѣ переконфуженные Предводители. Одѣвшись и подавая на прощанье руку Губернскому Предводителю, Брянчаниновъ торжественно произнесъ: „Въ вашемъ Дворянскомъ Домѣ мнѣ не подали руки, отнынѣ въ немъ не будетъ моей ноги”... Сѣлъ въ карету и уѣхалъ.
Происшедшій инцидентъ произвелъ среди дворянъ большой переполохъ; начались разныя частныя и депутатскія совѣщанія, выработанъ былъ планъ извинительнаго коллективнаго выступленія передъ Губернаторомъ, но, въ силу отсутствія у грубоватаго Булгакова соотвѣтствующихъ дипломатическихъ и свѣтскихъ качествъ, намѣченный ходъ переговорятъ съ Брянчаниновымъ не достигалъ своей цѣли.
Губернаторъ удовлетворенъ не былъ, требовалъ большаго. Ко всему этому примѣшивались ловкія интриги со стороны завистливаго противника Булгакова, вѣчно мечтавшаго попасть въ Губернскіе Предводители — графа Н. А. Толстого, Самарскаго Уѣзднаго Предводителя, запросто вхожаго къ Брянчанинову и нарочито путавшаго всѣ карты для достиженія своихъ завѣтныхъ цѣлей.
Все это складывалось и выливалось въ длительную процедуру все болѣе и болѣе осложнявшихся взаимоотношеній, продолжавшуюся почти за все остальное время губернаторства Брянчанинова, тѣмъ болѣе, что выбранный послѣ ухода Булгакова Губернскимъ Предводителемъ Бугурусланскій Уѣздный Предводитель А. А. Чемодуровъ, благодаря особенностямъ своего характера, подлилъ лишь масла въ огонь, но объ этомъ придется говорить въ своемъ мѣстѣ.
Здѣсь-же не могу не вспомнить одного происшествія, явившагося откликомъ описанной „исторіи о рукѣ и ног”. Въ томъ же январѣ мѣсяцѣ 1894 года, тотчасъ же послѣ экстреннаго дворянскаго собранія, началось очередное губернское земское собраніе, въ которомъ я также впервые участвовалъ въ качествѣ только что избраннаго губернскаго гласнаго.
Наступаетъ 12 января. На собраніи оказалось среди гласныхъ нѣсколько москвичей — Александръ Сергѣевичъ Алашеевъ, Матвѣй Васильевичъ Головинскій и я — всѣ воспитанники Московскаго Университета. Рѣшили собраться, оповѣстить кое-кого изъ городскихъ жителей — тоже бывшихъ московскихъ студентовъ. И вотъ, въ одной изъ комнатъ самарской гостиницы „Россія”, вечеромъ 12 января мы всѣ собрались — человѣкъ около пятнадцати и начали мирно дружески вспоминать нашу общую „Alma mater” и чествовать свою „Татьяну”.
Въ концѣ стола вдругъ завязался разговоръ въ довольно повышенномъ тонѣ, и раздался задорный голосъ Матвѣя Головинскаго: — „Алексѣй Григорьевичъ Акимовъ мой личный другъ, и прошу о немъ при мнѣ дурно не отзываться!”
Долженъ оговориться относительно Головинскаго, что, будучи землевладѣльцемъ Бугульминскаго уѣзда, онъ получилъ блестящее образованіе, окончилъ Дерптскій университетъ и отличался исключительнымъ даромъ слова и изумительной памятью. Прежде чѣмъ появиться въ дебряхъ Бугульминскаго захолустья въ качествѣ земскаго начальника, Головинскій продѣлалъ невѣроятные скачки въ своей жизненной карьерѣ, начиная со службы въ Государственномъ Коннозаводствѣ, и кончая сотрудничествомъ въ Парижской газетѣ „Фигаро”. Живой, впечатлительный и болѣзненно-нервный, онъ какъ метеоръ промелькнулъ на экранѣ Самарской жизни, успѣвъ всюду въ уѣздѣ и на губернскихъ собраніяхъ наговорить многое, поражая всѣхъ своимъ краснорѣчіемъ, начитанностью и поразительной памятью. Онъ, бывало, наизусть цитировалъ пространныя выдержки изъ ученыхъ сочиненій знаменитыхъ мыслителей, включая древне-классическихъ. Такъ и на нашемъ земляческомъ собраніи Головинскій началъ свою рѣчь длиннѣйшими выдержками изъ трактата Цицерона „De amititia”, но, спустя чаcъ-другой, разговорная тема перешла на современныя событія; стали обсуждать происшедшій скандалъ въ Дворянскомъ домѣ, и одинъ изъ присутствовавшихъ, Товарищъ Прокурора Богдановичъ, назвалъ поступокъ Акимова „дикимъ”, на что и послѣдовала упомянутая мною реплика Головинскаго, которая вызвала общее возмущеніе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
