в свой срок.
После того дня Николай всё собирался купить билеты в театр: Алевтина любила, а он, хоть сам не увлекается, не без пользы ознакомится с какой-нибудь нашумевшей постановкой. Но времени ему служба не оставляла, чтобы позаботиться о билетах.
* * *
Николай ожидал, что в первую очередь придёт информация по Кеничу: материалы должны были остаться в полном объёме; система хранения понятна и доступна. Однако, вопреки ожиданиям, вперёд Бродову предоставили подборку бумаг, отражавших личность и деятельность Павла Лейна.
— Товарищи, вы чудо сотворили! — похвалил Бродов, ещё не открыв «Дело».
— Спасибо, Николай Иванович, но тут никаких трудностей, — задорно улыбнулся молоденький сержант госбезопасности. — Негласное наблюдение. Всё, что требовалось, сразу в одной подшивке нашёл. Обложка была совсем ветхая, ну, только и сделали, что вложили в новую папку.
Бродов с привычной бережностью взялся за документы. Главное открытие поджидало его уже на титульном листе дореволюционной подшивки, измочаленном до того, что орнамент по канту практически весь истёрся. Полковник Павел Егорович Лейн на самом деле носил имя Paul Lane и являлся отставным полковником армии Северо-Американских Соединённых Штатов. В Россию он приехал ещё в девятьсот первом году как частное лицо, но был взят под постоянное наблюдение лишь в пятом, в разгар революционных волнений. Утверждал, что не представляет ничьих интересов, кроме интересов науки, поскольку занимается историей и проводит собственные архивные изыскания. Привлекала отставного полковника генеалогия русского дворянства, особенно — родственные связи дворянских семей в ушедшем лишь недавно девятнадцатом столетии. Помимо научного, Лейн указывал личный интерес: он собирался разыскать в России своих дальних родственников по линии петровского кораблестроителя Эдварда Лейна.
Как следовало из материалов, с иностранцами он встречался мало и нерегулярно, иноземных посольств не посещал, даже с соотечественниками в России почти не контактировал, русскими военными делами не интересовался вовсе. Зато действительно то и дело испрашивал разрешений на работу в тех или иных архивах, слонялся по конференциям и съездам научных обществ. Подозрительно резво перемещался по стране: то совершал круизы в глубинку, то набеги на Петербург и Первопрестольную. Исследовал, и впрямь, историю родов: гражданские акты, акты состояния. Явилось предположение, что американец ищет на русской земле наследство — не то подлинное, не то мнимое. Так или иначе, дело частное, а если по задумке и мошенническое, то оно лишь до уголовного сыска касаемо, а не до контрразведки. В результате наблюдения вовсе не сняли, однако оно опять сделалось менее регулярным и более формальным…
А ведь интересом к масонской недвижимости очень даже объясняется тот факт, что Лейн изучал истории родов и акты состояния, подумалось Бродову. В России с конца восемнадцатого столетия ложа не могла бы открыто записать за собой недвижимое имущество — только за частными лицами, за доверенными мастерами. Принадлежность к тайному обществу порой передавалась от отца к сыну, от дяди к племяннику, как, например, у Фонвизиных. Передавалось по наследству и имущество ложи, надо полагать. Ну а продавали, дарили тоже, поди, не абы кому…
А вот и запись, которую Николай ожидал обнаружить. Последняя в деле. Американец поспешно покинул Россию осенью одиннадцатого года. Получается — сразу после того, как отоварил по затылку Алексея Извольского и прибрал к рукам его папку! Данный «подвиг», конечно, остался за рамками наблюдения.
Возможно, что папки при нём на момент пересечения границы уже не было, ведь Алексей мог в любой момент припомнить происшествие и сделать заявление в полицию. А коли папки нет, то господину Извольскому и аккуратный удар по затылку почудился с перепою.
А возможно и другое. Гипнотическое воздействие. Затуманил Алексею сознание и память внесознательным внушением, проведённым на фоне хлороформа и алкоголя, чтобы наверняка исключить погоню по свежим следам, и преспокойно увёз документ Листова с собой. Ведь Лейн был вовсе не любитель-историк, а профессионал-шпион. Может, на масонов работал, а может, и на американское правительство. Бог весть…
Сделав записи и вернув улыбчивому сержанту «Дело», Николай ещё поразмышлял, как же использовать открывшуюся информацию.
Яснее ясного, что подшивка смет, которую он привык про себя называть «документом Листова», представляла для американца большую ценность. Большую часть информации можно восстановить: Николай примерно помнил обследованные дома, и что в том или ином обнаружили интересного, и чего не обнаружили. Но что это даст? Ведь и тогда они с Алексеем Кондратьевичем сломали головы, прикидывая, что же столь насущно важное нашёл похититель в скромном открытии московского архивариуса. Вот если бы проследить дальше судьбу похитителя, то можно было бы прояснить многое, но тут, увы, тупик.
Впрочем, не привлечь ли к делу нелегальную разведку? Пусть бы выяснили про этого Лейна. А с какой стати? На каком основании отвлекать серьёзных людей от серьёзных дел? Ради какой великой цели? Нет, не пойдёт.
Тупик.
А вот и материалы по директору архива подоспели! Что-то с Кеничем запаздывают…
Николай развязал тесёмки, открыл папку.
Аж дышать забыл. Быть не может! Он, по своему обыкновению, перечёл, как будто с первого раза мог ошибиться. От волнения прижал ладонь к груди. Подобных театральных жестов за ним сроду не водилось. Благо один в кабинете! Пальцы уткнулись в металлические углы. Орден! Не привык ещё. Он ощупал Красную Звезду… Награду получил совсем недавно — за организацию Особой группы по изучению и практическому применению нейроэнергетики и внесознательных взаимодействий…
Из материалов дела явствовало, что директор архива был убит на своём рабочем месте за неделю до гибели Кенича. Застрелен неизвестным посетителем. С одного выстрела в голову. Убийца не найден.
Последовательность событий теперь — как на ладони.
Саша вернулся из Крыма в Москву на пять дней раньше Николая. Он, как и собирался, зашёл в архив и узнал об убийстве, случившемся накануне или за день до его прихода. Вполне вероятно, что застал следственные действия и даже был опрошен, хотя его фамилия в материалах дела не фигурировала. «Вечёрка» напечатала короткое оповещение о смерти директора Московского государственного исторического архива без указания причин… Вырезка приложена зачем-то к делу — должно быть, от переизбытка старательности… Если бы Бродов в это время уже находился в Москве, то прочёл бы.
Несомненно, Саша рассказал бы Николаю о трагедии при личной встрече. Не хотел делать этого по телефону, на бегу.
Саша под глубоким впечатлением от произошедшего написал новую главу для своего романа. Ту самую, последнюю, которую капитан футбольной команды передал Николаю во время Сашиных похорон. По настроению, по стилю эта глава не вязалась с остальными отрывками, прочитанными Николаем. Теперь понятно, почему…
Бродов прочитал материалы следствия. Он совсем не специалист. Но впечатление
