погребенными не обнаружено. С другой стороны, и у ранних
Homo sapiens не все могилы содержат щедрые приношения. Практики обращения с трупами в первых верхнепалеолитических культурах Европы в период между 30 000 и 45 000 лет назад были близки к неандертальским: погребены различные фрагменты скелетов, в том числе зубы с отверстиями. Поистине богатые захоронения, как, например, двойное детское погребение на стоянке Сунгирь в России, появляются лишь спустя более 10 тысячелетий после первых
Homo sapiens.
Меж тем погребальные обряды «золотого века», как правило, перекликаются с более древними, неандертальскими традициями. На Сунгирскую стоянку откуда-то из другого места принесли и положили рядом со скелетами кость, покрытую охрой{12}. Имел место в верхнем палеолите и каннибализм. Пещера Брилленхёлле на юго-западе Германии на несколько тысяч лет старше пещеры Гофа. В ней содержатся фрагментированные, подвергшиеся интенсивной разделке останки четырех взрослых и одного ребенка. Предположительно, это был похоронный ритуал, а не убийство.
Впрочем, интересный поворот событий нас ожидает и за пределами Евразии. Племена ранних Homo sapiens в Африке оставили множество данных в пользу сложных моделей поведения, однако скелетов там практически нет. Лишь на двух стоянках имеются относительно полные костяки, возраст одного из которых примерно 70 000 лет. Кости находятся в изначально существовавших углублениях, хотя сопутствующих артефактов при них не обнаружено. Еще одна стоянка — пещера Бордер-Кейв в Южной Африке, в которой, возможно, был захоронен младенец с аналогичной датировкой. Однако раскопки там проводились в 1940 г., поэтому точные связи между костями, заявленной могилой и единичной раковиной (изначально нанизанной на нить и покрытой пигментом) неясны. Если бы неандертальцы вели журнал поступления тел в морги, столь малочисленные данные могли бы быть использованы против них в суде.
Смерть стоит того, чтобы посвятить ей целую главу, ведь она чрезвычайно тесно переплетается с тем, как мы воспринимаем себя в этом мире и дистанцируемся от других животных. Неандертальцы не обходили трупы вниманием и не обращались с ними как с отходами. Они не оставались равнодушными перед лицом смерти, а потребность пережить — если не осмыслить — эмоциональную травму, скорее всего, реализовывали путем взаимодействия с телом покойного.
Отношение к неандертальцам как к собратьям, пытающимся противостоять смерти, раскрашивает другими цветами и остальные сферы их жизни. Они по-разному преодолевали стресс: хоронили, разделяли умерших на части и пытались вновь вернуть их к жизни, поедая части тел, используя в качестве инструментов или особым образом помечая их.
Считая захоронение наилучшим действием с телом покойного, мы обесцениваем уникальные неандертальские подходы к решению проблемы. Точно так же объяснение каннибализма голодом или жестокостью обусловлено современными западными табу. На самом деле версия о том, что поедание тел есть способ горевания, хотя и мало обсуждается, но имеет право на существование. В 2017 г. в одной из газет сообщалось о британке, которая регулярно ест пепел своей матери, и этот случай не единственный. Если это звучит нелепо, вспомните о том, что в западном обществе издавна существует традиция хранить телесные реликвии — пряди волос или мощи, — а обряд причастия в христианстве в буквальном смысле подразумевает, что во рту у верующего хлеб и вино превращаются в плоть и кровь Иисуса. Католики воспринимают это как нечто связанное с жизнью, а не со смертью; возможно, так было и у неандертальцев.
Самый важный урок заключается в том, что неандертальцев нужно воспринимать такими, какими они были, а не смотреть на них сквозь призму наших собственных ожиданий. Крошечными насечками на черепе из Крапины объединены самые разные реалии их существования: кость как пища, материал и холст, а также каменные орудия, использованные для работы. Мы не видим в них эстетического чуда, но они, безусловно, были значимыми для тех, кто их сделал. Фрагментированные тела и кости с насечками дополняют широкую картину того, как неандертальцы обращались с вещами, как перемещались сами и перемещали сырье. Это тот фильтр, через который пропущены действия, память и самосознание, утекающие сквозь время и пространство.
Подобно тому как очаг обозначал центр жизни на стоянке, присутствие мертвых могло влиять на процессы организации пространства на уровне ландшафта. Места, связанные со смертью, порой имеют особый социальный вес, о чем свидетельствует то, как шимпанзе, бонобо и даже слоны вновь и вновь приходят к ним или же, наоборот, обходят их стороной. Если неандертальцы проводили различия между местами и целыми ландшафтами посредством того, чем они предпочитали заниматься в их границах, то действия с мертвыми при этом лишь расширяли существующие модели поведения. Можно даже допустить, что их реакция на смерть в какой-то мере определялась условиями существования, в невероятном разнообразии которых им выпало жить. Чем была для них смерть в мире буковых лесов, а чем — в тундре, где бродят огромные стада северных оленей?
Из всего этого следует лишь один вывод. Если погребальные традиции простираются далеко за пределы нашего вида и даже присутствуют у наших последних общих с неандертальцами предков, то подобное можно утверждать и в отношении самого понятия гуманности. Никакой необходимости в формализованных духовных рамках не было; неандертальские «похороны», вероятно, варьировались от проявлений необузданной страсти и хаоса до методичного и четкого выполнения действий. Как угасание жизни близких рвет наши души, так и неандертальцами двигали не только страх, но и любовь. И именно эти чувства лежат в основе нашей неразрывной исторической связи: уничтожение и уподобление.
Глава 14. Братья из прошлого
Оставляя солнце за спиной, они уходят по тропинкам, что открывает перед ними земля. Знакомые вещи появляются в новых обличьях: неведомые листья на деревьях, животные с необычной шерстью. Даже камни под ногами выглядят по-другому. А еще они чуют Других. Их присутствие ощущается в мягкой грязи проторенного пути, в окутывающем растрескавшуюся скалу запахе горелого камня, в далеких столбах дыма, поднимающихся к низким облакам.
Дороги пересекаются, так будет всегда. Тела возбуждаются в танце под редеющими кронами осенних деревьев, на берегах стремительных рек, перед темными устьями пещер. Иногда сердце сжимает страх, к лицу приливает кровь. В другой раз они протягивают руки, проводят пальцами по волосам, коже и губам. Передают друг другу особенные, дорогие сердцу вещи: лучший камень, сочный кусок. А под стихающие у костра голоса делятся и другим. Растут животы, и под звездным небом появляются маленькие личики, открываются бездонные, ясные глаза, глядя на мир так, будто просто вернулись в него. Они вдыхают приправленный запахом костра воздух и разжимают крошечные кулачки,
