Кукушка даже подделывает внешний вид своего яйца, делает его похожим на яйца тех птиц, в гнездо которых она его подкладывает. Вот летит она, смотрит… видит, что в гнезде яйца в крапинку, – и откладывает яйцо в крапинку, видит, что яйца белые, – и откладывает белое.
Вот такой паразит.
Но кукует красиво.
«Сколько лет мы будем вместе и счастливы?» – спрашивают влюбленные, когда слышат это «ку-ку».
«Кукушка, кукушка, сколько мне лет осталось?»
Вот и я тоже не понял, что у меня в гнезде появилось яйцо кукушки.
И ведь я знал, что Марта не способна на подобные штучки.
Знал. Но не поверил.
А вот некоторые не знали – а верили.
* * *
Ринграф я ношу с собой в кошельке.
С той самой минуты, как матушка вернула мне его в больнице.
На всякий случай.
Повредить-то он точно не повредит.
* * *
Отпуск я уже использовал.
Может быть, в сентябре еще куда-нибудь съезжу, когда закончим съемки, но не факт – смотря как мать будет себя чувствовать.
Мне радостно видеть снова знакомые морды. Операторы, костюмеры, режиссер, директор картины, актеры, водители, техники, главный осветитель, руководитель так называемых «светлячков», Янек Клима, он потрясающий: ему достаточно моргнуть – и он уже понял, что именно тебе надо.
Я люблю долгие, неторопливые планы, всегда продумываю, как бы добиться неоднозначности картинки, но не знаю, получится ли в этот раз, – надо посмотреть место съемок, только тогда станет понятно. Я помню подобные планы в фильме «Дитя человеческое», Эммануэль Любецки тоже так снимал – но они за две недели выезжали на место съемок, чтобы подготовиться, нам, конечно, никто этого не позволит.
Снова начнется суета.
Снова будем ругаться, как именно снимать: то ли сооружать подмостки, то ли просто поставить еще один софит.
И до самого конца будет непонятно – что из всего этого выйдет.
Идзяк когда-то рассказывал, как они снимали «Двойную жизнь Вероники»: они были растеряны, не знали, что делать, и эта неопределенность продолжалась месяцами. Пока Кесьлёвский однажды не вошел в монтажную и не собрал все самые важные сцены. И тогда оказалось, что фильм уже получился.
Мы часто циклимся на сценарии, а ведь в кино, как и в жизни, все сложнее, чем на бумаге.
Толстый как-то признался, что никогда не выключает камеру по команде «стоп!». И меня научил этому – потому что часто самые ценные и бесподобные кадры возникают именно после команды режиссера и выключения камеры.
А где я? На каком этапе съемки фильма моей жизни?
После команды «стоп»?
Или уже выключили камеру?
Я скучаю по крику:
– Тишина на площадке!
– Камера пошла!
– Мотор!
Скучаю по всяким несуразностям, когда в последнюю минуту вдруг оказывается, что у меня нет возможности двигать камеру или нет пространства, скучаю по ругательствам: «Черт, уберите из кадра этот долбаный микрофон!», скучаю по бесконечным дублям, которые необходимо делать по техническим причинам.
Скучаю по коротким, понятным командам:
– Дай мне справа на штативе.
– Слева дай головы.
– Замени меня на четвертой.
– Убери эти лампы сзади!
– Возьми его крупно!
Я буду за это отвечать.
Если бы я не повел себя так, как повел… Марта бы сейчас радовалась вместе со мной. А так – я один.
Я теперь немножко лучше стал понимать «теорию грозди», которую когда-то, во время какой-то поездки, изложил мне Джери. По ней в основе иммунологической системы женщин лежит обмен информацией. Это их защитная система. Мы пользуемся другим языком – более простым, нравится нам или не нравится, но это так. А им – им нужно знать.
Это их система защиты от реальности. Мужчина не видит необходимости в этой защите, поэтому мужчины чаще совершают самоубийства. Мужчины – потенциальные самоубийцы, это мужчины гибнут в двадцать лет, разбиваясь на мотоциклах, это мужчины спиваются чаще… хотя у мужчин организм изначально сильнее и они кажутся более приспособленными к жизни и выносливыми, – но они и деградируют гораздо быстрее. Похоже, в генах мужчины закодировано самоубийство: отдать свои сперматозоиды, оплодотворить как можно больше самок – и погибнуть, что тут такого? А вот женщины – так объяснял мне Джери – имеют совсем другое предназначение: они должны выносить, родить и вырастить потомство, и они не хотят делать это в одиночку. И поэтому что делают женщины? Они создают «грозди». Гроздь подружек болтает между собой, кто, что, когда, с кем и зачем, кто кого видел, где и почему.
Знать все об отношениях – это их единственная защита, потому что они хотят сохранить семью, они хотят знать все, чтобы понимать, откуда исходит опасность.
Мужик возьмет ружье и пойдет палить налево-направо, а они не хотят палить – они хотят только знать. Они вынюхивают, кто в этой комнате с кем спал, у кого что было, у кого нет, кто кому нравится и кто кого не выносит. Они эти вещи чувствуют спинным мозгом. И это у них такая защитная система.
Женщине с женщиной надо разговаривать, они собирают информацию, им надо знать, что происходит и кто кого раздражает. А мужик скачет вокруг, потому что ему задница понравилась и сиськи классные, а утром и не помнит ничего – для него это ничего не значило, а ей надо знать все, надо все по полочкам разложить – потому что она заботится о безопасности и ей нужны долгие отношения.
Поэтому женщины сплетничают, и этот поток информации бесконечен: кто с кем встретился, где нужно держать ухо востро, с кем можно связываться, а с кем не стоит, кому сочувствовать, кто может стать другом и опорой, а кто врагом…
Потому что они не хотят оставаться со всем этим барахлом одни.
А я… я взял ружье и – бах! бах! бабах! – все испортил.
E.T. go home
Сегодня я специально пошел в тот костел на Воле. И тоже под вечер, когда возвращался от матери.
Она чувствует себя неплохо, хотя и слаба еще. Дядя Мариан останется с ней до конца месяца.
Геракл ошалел при виде меня, пищал как ненормальный и никак не мог успокоиться. Надо было видеть выражение лица моей матушки!
Он вскочил мне на колени, спрятал морду у меня под рукой и притворился, что его нет. А когда я уходил, потребовал, чтобы я взял его с собой. Я думал, матушка будет ревновать и расстраиваться, но она сказала только:
– Видишь? Я же говорила, что стоит только отнестись к нему чуть-чуть сердечнее… Я знала, что вы в конце концов поладите.
Она знает, что пес болел, потому что сразу же заметила, что у него бритая лапа, – и спросила, в чем дело. И я даже не услышал от нее, что это все из-за меня. Мило. Потому что я побаивался, что она будет считать, будто это я его укусил из вредности и заразил опасной болезнью, а не клещ.
Я оставил машину на Соколовской и вошел в костел. Сел.
Стал ждать.
Я надеялся, что он снова появится.
Но он не пришел.
Я сидел один в тишине и пустоте. Хотя не совсем один – у меня за спиной, на задней скамейке, сидели еще две женщины, одна постарше, другая помоложе, и молились.
А я сидел и смотрел прямо перед собой.
Вот Армстронг уверовал в Господа только после того, как побывал на Луне. Интересно – почему? Что с ним такое там произошло? Что он видел? Эта его вера – она наукой доказанная или изнутри, органичная как бы? А может быть, просто когда переступаешь какую-то черту – все становится очевидно и никаких доказательств уже не требуется?
Для меня вовсе не было ничего очевидного.
Пока.
Но я хотел иметь свободные руки, чтобы быть в состоянии что-то ими принять.
Только я не совсем понимал, что в них было до сих пор и что именно я должен бросить. Все?
Я вынул ринграф – я теперь ношу его в отдельном кармашке, под кредитными картами. Не такой уж он и отвратительный, как показалось мне, когда я его увидел впервые. Конечно, кошелек из-за него слегка топорщится, и я не уверен, что это не заметно, потому что кошелек я ношу в заднем кармане брюк. Но зато он всегда теперь при мне.
Если о человеке кто-то заботится – то какова его роль в этом мире? Может быть, он тоже должен о ком-то заботиться и кого-то защищать?
– Мы закрываемся, – около меня возникла откуда-то монашка. Я быстро спрятал ринграф обратно в кошелек, чтобы она не приняла меня за какого-то идиота. – Простите, – повторила она. – Мы закрываемся.
– А обычно было открыто, – осмелился я ей возразить. – Сестра, скажите, а где тот ксендз, который тут всегда был?
– В это время не бывает ксендза.
– Но я с ним тут встречался, такой высокий блондин, в очках…
– В нашей парафии нет никакого ксендза в очках, – тихо ответила она.
Мне что, приснилось?
– Но… я его тут видел…
– О, я вас прошу, пан! Тут бывает столько народу. В прошлом месяце к нам ночью вломились – и теперь мы на ночь закрываемся, – сказала монашка. – Пожалуйста, поторопитесь.
