всех стенах и столбах. Всюду! Показывают, как это хорошо, как это здорово — добро пожаловать в наши ларьки, наши магазины, кафешки, забегаловки. Добро пожаловать с денежками, последними кровными. Пиво, вино, водка! Это бизнес на костях! И мы — жертвы этих угнетателей. И я сейчас чиню им унитаз! — откинув фартук, мужик притянул к себе мокрый пакет с пестиком. — Сколько крови, горя и невинных жизней на этих дельцах. Мужчины и женщины, подростки и старики, здоровые и больные. Их зомбировали, обманули, некоторых убили, а остальных только собираются убить. А сами живут припеваючи и не подозревают, каково это. Они снюхались с продажными политиканами и кучкой бандитов — вместе они устроили массированную атаку на население: якобы поощряют, соблазняют, а на самом деле выманивают из нас деньги и здоровье, дурят по полной программе, опускают, унижают, чтобы простой люд никогда до них не добрался и дальше позволял кучке зажравшихся козлов грызть все новые и новые поколения. Неужели никто так этого и не понял?! Кажется, я понял и созрел, чтобы действовать. Он скоро придет, говоришь? Запахи не любит, говоришь? Посторонних, значит, не терпит? Жирная избалованная свинья! А что ты скажешь на пулю промеж глаз?! За всех тобой погубленных! За меня, за супругу, за сына… с испорченной жизнью. За все твои злодеяния, за все, что твой товар отнял у людей! Миссия священная, ага! Терять мне нечего — у меня ничего и не было, — Григорьевич вскрыл пакет и сжал пистолет в руках, пытаясь вспомнить навыки точной стрельбы, которыми щеголял в стародавние времена. — Кто виноват? Озеров? Его жена, его сын-оболтус? А кто смыл в унитаз свою жизнь? Кто ходил покупать, а потом взаймы выпрашивал водку? Кто поддался на их уловку? Кто думал, что ничего не будет, что все это временно? Кто? Я! Сам виноват! Я и только я! Кто я?! Никто! Почему? Сам виноват! — вот и ответ, очевидный и закономерный, в мире, где каждый сам за себя. — Только в тебе все и дело. Никто толком не оценит твой поступок. Никто толком и не заметит твоего исчезновения. Кому есть дело до никчемного слесаря? Убьюсь, и никто глазом не моргнет. Кому я сдался, кому я дорог? Ничего не имею — полвека прожил и ничего не добился, — пригорюнившись, мужик понял, что все свои проблемы он может только запить, залить, утопить в алкоголе. И это все, на что он способен: перечислять трудности жизни, обвиняя в них сильных мира сего и идти к ним за выпивкой. — Ничтожество! Без меня уж точно будет легче и лучше всем, раз я ни на что не годен. Будет лучше и мне, — указательный палец уверенно опустился на спусковой крючок, дуло медленно повернулось ко лбу. — Когда же еще представится возможность? Быстро и наповал — тогда-то эти богатенькие подскочат: труп пролетария в ванной опустит их на землю. Вот ведь история будет. Так, а что же семья? — на этом вопросе в дверь постучала Гульназ, что заставило Григорьевича кинуть пистолет в ящик и вернуться к ремонту, который пошел как по маслу, несмотря на раздрай в голове. Непременно дилемму нужно разрешить сегодня — выносить эту каторгу больше нет сил.
***
Обуваясь у выхода, Григорьевич засмотрелся на фотографии, висевшие на стене. В центре коллажа располагалась большая и явно постановочная фотография «счастливого» семейства Озеровых: тучноватый Озеров-старший сидит в кресле, с левой стороны его обнимает сын Данил, ослепительно улыбаясь, а с правой — стоит по струнке жена, словно стесняясь фотографа. Сантехник натужно попытался представить собственную семью на этом фото — не получилось.
Отойдя буквально пару метров от шикарного поместья Озеровых, слесарь и домработница узрели картину возвращения домой Озерова-старшего на внушительных размеров «Джипе». Супруга всегда встречает его у входа и нежно целует. Сейчас Владимир Аполлонович лишь возбужденно влетел в дом, проигнорировав стоящую в дверях жену.
— Вижу, не все в семье идеально, раз пистолет в унитазе заныкан, — констатировал Михаил.
— И сын у отца алкашку тащит, — продолжила домработница. — С другой стороны, такие люди должны иметь оружие: врагов хватает, — произнесла она, а слесарь вспомнил, как мимолетно хотел застрелить беспощадного дельца Озерова (он наверняка не одинок в своем стремлении).
— У меня тоже сын, — отметил мастер, не став развивать тему оружия.
— Вот. По сути, эта семья в сухом остатке ничем не отличается от твоей, — сморозила Гульназ, чем вызвала безудержный хохот Михаила Григорьевича. О сказанном она пожалела — к сожалению, слово не воробей.
— О, ты глубоко заблуждаешься! — слесарь переборол смех и высказался. — Мы кардинально отличаемся от них.
— Прости, я не подумала.
— Ха-ха, не подумала она, — вошел в раш взвинченный дальше некуда мужичок. — А хоть раз поднять крышку бачка во время уборки ты тоже не подумала?
— Да какая муха тебя укусила сегодня, Миша?!
— Понял кое-что важное.
Гульназ с колкостями в свой адрес мириться не собиралась:
— Хорошо. Раз у нас с тобой сегодня вырисовывается откровенный разговор — я тоже кое-что скажу.
— Ну-ка, — забыл о всяком приличии слесарь.
— Я считаю, что можно жить и радоваться жизни хоть в особняке с тремя спальнями, хоть в тесной коммуналке. Это зависит не от условий, а от человека, который сам выбирает, как свою жизнь построить и как приоритеты расставить. Ты вот себя очень плохо ведешь.
— А ты мне мать родная, чтоб меня отчитывать?!
— От твоих собственных решений и поступков зависит твое будущее — ты сам себя привел туда, где сейчас находишься.
— Гульназ, ты замужем? Дети есть?
— В разводе, — ответила она. — Муж оставил на меня двух дочерей и исчез, — ей внезапно взгрустнулось.
— Так вот и оно. Сама до такого докатилась. Такая у тебя, выходит, логика?
— И ты тоже, — не сдавалась она. — Ты отец. У тебя сын. И где он сейчас? Что делает? А? Не знаешь?! А если бы знал и проявил элементарную заботу — у тебя все было б по-другому. А ты что сделал? Подумай. Относился бы нормально к себе и к своей семье, к работе — не жаловался бы на жизнь. Чего в зеркало плевать, коль у самого рожа крива? Надо ценить, что дано… то, что имеешь.
— То есть ты серьезно считаешь, что можно полюбить вот эту работу? — показал на свою грязную робу слесарь. — Сомневаюсь, что тебе, дорогуша, нравится вылизывать жилище ленивых буржуев.
— Такова уж наша участь. Знал бы ты, какой был конкурс на это место.
— Опомнись?! Что ты такое говоришь, Гуля?
— Это все, что мы имеем. И на деньги можно рассчитывать
