так: планы немцев мне известны, во всяком случае, при известной комбинации немцы не прочь там утвердиться. Турция с Татарами тоже протягивает к Крыму руки. Украина же не может жить, не владея Крымом, это будет какое-то туловище без ног. Крым должен принадлежать Украине, на каких условиях, это безразлично, будет ли это полное слияние или широкая автономия, последнее должно зависеть от желания самих крымцев, но нам надо быть вполне обеспеченными от враждебных действий со стороны Крыма. В смысле же экономическом Крым не может существовать без нас. Я решительно настаивал перед немцами о передаче Крыма на каких угодно условиях, конечно, принимая во внимание все экономические, национальные и религиозные интересы народонаселения. Немцы колебались, я настаивал самым решительным образом»[873].
Действительно, оккупанты некоторое время искали в Крыму приемлемый вариант решения вопроса об управлении Крымом. Представляется целесообразным согласиться с мнением специалистов, считающих, что одним из определяющих факторов в данном случае была относительная слабость самой Германии, переживавшей фазу кризиса и не способной позволить себе иметь в Крыму достаточно многочисленный контингент войск, который бы гарантировал становление на полуострове своей неограниченной (диктаторской) власти[874].
В результате немцы пришли к выводу, что удобнее, выгоднее, в известном смысле даже безопаснее реализовать собственные замыслы с помощью послушного марионеточного органа власти, сформированного из представителей местных политических сил. При этом они внимательно присматривались к поведению возможных претендентов. Так, они деликатно дистанцировались от прямых призывов сравнительно не очень многочисленных немецких колонистов «распространить германскую власть на Крым»[875]. Не во всем они доверяли и татарским лидерам, их Курултаю и партии Милли-Фирка, до этого активно пропагандировавших пантюркистские идеи, но довольно быстро «охладевших» к планам протектората Турции над Крымом[876] и переметнувшихся в прогерманский лагерь, всячески старавшихся (не исключая раболепского лакейства) заслужить доверие Германии и при ее помощи возродить в Крыму татарское ханство[877]. От имени Курултая в официальном послании Вильгельму Второму, «гений» которого они возносили «до небес», клялись в верности Германии, выпрашивая у кайзера преобразования Крыма в «независимое, нейтральное ханство, опирающееся на германо-турецкую политику» и просили об «образовании татарского правительства в Крыму с целью совершенного освобождения Крыма от политического господства русских»[878]. Немалой своей исторической заслугой крымско-татарские политики считали кровавую расправу над руководителями Советской республики Таврида, осуществленную в ответ на «красный террор» (детали вооруженной борьбы за власть не являются предметом рассмотрения в данном материале).
Учитывая все это, командующий оккупационными войсками в Крыму генерал Р. фон Кош, не без определенных колебаний, предложил татарскому лидеру Д. Сейдамету сформировать Крымское краевое правительство. Однако, никто, кроме миллифирковцев, не дал согласия на участие в этом органе. Более того, сразу же начались решительные и все усиливающиеся протесты против попытки образования по существу национально-татарского органа исполнительной власти для полиэтнического Крыма с весьма сложной партийно-политической палитрой.
Немцы сочли необходимым погасить вспыхнувший скандал, перепоручив 6 июня миссию создания правительства Крыма царскому генералу, родом из литовских татар С. (М. А.) Сулькевичу (он сменил первоначальное имя Мацей (Матвей) на мусульманское Сулейман). В обнародованный через две недели орган исполнительной власти вошли бывший таврический вице-губернатор, князь С. В. Горчаков, помещики Т. Г. Рапп и В. С. Налбандов, граф В. С. Татищев, предприниматель Л.Л. Фриман, миллифирковец Д. Сейдамет.
В провозглашенной правительством декларации «К населению Крыма» о программе деятельности говорилось: «В виду настойчивых посягательств Украины поглотить Крым, ни с чем с ней органически и исторически не связанный, Крымское Краевое правительство ставит своей первой задачей, как сохранение самостоятельного полуострова до решения международного положения его на мирной Конференции, так и восстановление нарушенных законности и порядка.
Для восстановления нормальной жизни в крае, правительство признает пока возможным сохранить в силе все законоположения государства Российского, правомерно изданные до 25 октября 1917 года.
Сохраняя строгий нейтралитет в отношении всех воюющих держав, Крымское правительство находит возможность, для ограждения внутреннего порядка и внешних границ, постепенным созданием сухопутного войска и морских сил, соответствующих средствам Края и количества жителей…»[879].
С. Сулькевичу затем не один раз приходилось публично объяснять существо отношений с ближайшими соседями, прежде всего, с Украинской Державой. Так, на съезде земских гласных в августе 1918 г. генерал категорически заявил: «Правительство стоит твердо … на точке зрения независимости Крыма впредь до решения этого вопроса на мирной конференции»[880].
В интервью ялтинской газете через несколько дней он вынужден был конкретизировать свою позицию: «На вопрос об украинско-крымских отношениях я могу ответить следующее.
Уже как командир мусульманского корпуса, с которым я спешил в Крым для борьбы с большевиками, я имел столкновение с бывшей украинской Радой. Меня с моими войсками задержали в Тирасполе, несмотря на то, что по Брестскому договору Крым оставался вне пределов новосозданной украинской республики.
…Мое правительство не было ни за Украину, ни против нее, а стремилось лишь к установлению добрососедских отношений, одинаково полезных и нужных как для Украины, так и для Крыма. После того, как я сообщил в Киев о моем новом назначении, я неожиданно получил от украинского правительства телеграмму, адресованную мне как «губерниальному старосте», на украинском языке. Я ответил, что я не «староста», а глава правительства самостоятельного края, и что я прошу установить сношения между нами на общественном языке – на русском. Этот мой поступок объявили в Киеве «разрывом дипломатических отношений». Мы, т. е. крымское министерство, послало своего уполномоченного в Киев для установления экономического соглашения, но оно там натолкнулось на абсолютно закрытые двери»[881].
Оставляя за скобками несколько «нарочито свободное» обращение с фактами, точнее их специфическую (не протокольную) подачу журналистам, стремление «не потерять лица», надо сказать, что на самом деле противоречия были гораздо серьезнее, нежели нелепый «языковый конфликт». Да и П. П. Скоропадский хотя и «задним числом» оказался не против выяснения возникших противоречий, стараясь дезавуировать легковесный подход к проблеме с крымской стороны. В написанных практически «по горячим следам» мемуарам гетман писал, что в конце июня 1918 г. глава правительства сообщил, что «получил телеграмму от генерала Сулькевича, объявляющего, что он стоит во главе правительства, и вместе с указанием, в очень дерзкой форме, что он украинского языка не понимает и впредь настаивает на том, чтобы к его правительству обращались на русском языке. Начало было плохое. Вся переписка и вообще все официальные сношения как с немцами, австрийцами, так и со всеми другими государствами и обывателями, с которыми в то время Украина имела сношения, происходили на украинском языке. Нам отвечали на своем языке, это было так принято. На Украине официальным языком был
