Пусть вздёрнет скорее,
А я заплачу.
Бывают дни — я голову в такое пекло всуну,
Что и судьба попятится, испугана, бледна.
Я как-то влил стакан вина для храбрости в фортуну,
С тех пор — ни дня без стакана. Ещё ворчит она:
«Закуски — ни корки!»
Мол, я бы в Нью-Йорке
Ходила бы в норке,
Носила б парчу…
Я ноги — в опорки,
Судьбу — на закорки
И в гору, и с горки
Пьянчугу влачу.
Я не постарею,
Пойду к палачу —
Пусть вздёрнет на рею,
А я заплачу.
Однажды пере-перелил судьбе я ненароком —
Пошла, родимая, вразнос и изменила лик,
Хамила, безобразила и обернулась роком
И, сзади прыгнув на меня, схватила за кадык.
Мне тяжко под нею, —
Уже я бледнею,
Уже сатанею,
Кричу на бегу:
«Не надо за шею!
Не надо за шею!!
Не надо за шею!!! —
Я петь не смогу!»
Судьбу, коль сумею,
Снесу к палачу —
Пусть вздёрнет на рею,
А я заплачу.
Когда я об стену разбил лицо и члены…
Когда я об стену разбил лицо и члены
И всё, что только было можно, произнёс,
Вдруг сзади тихое шептанье раздалось:
— Я умоляю вас, пока не трожьте вены.
При ваших нервах и при вашей худобе
Не лучше ль чай испить иль огненный напиток,
Чем учинять членовредительство себе, —
Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток.
Он сказал мне: — Приляг,
Успокойся, не плачь.
Он сказал: — Я не враг,
Я — твой верный палач.
Уж не за полночь — за три,
Давай отдохнём.
Нам ведь всё-таки завтра
Работать вдвоём.
Раз дело приняло приятный оборот —
Чем чёрт не шутит — может, правда, выпить чаю?
— Но только, знаете, весь ваш палачий род
Я, как вы можете представить, презираю.
Он попросил: — Не трожьте грязное бельё.
Я сам к палачеству пристрастья не питаю.
Но вы войдите в положение моё —
Я здесь на службе состою, я здесь пытаю.
И не людям, прости —
Счёт веду головам.
Ваш удел — не ахти,
Но завидую вам.
Право, я не шучу,
Я смотрю дедово —
Говори что хочу,
Обзывай хоть кого.
Он был обсыпан белой перхотью, как содой,
Он говорил, сморкаясь в старое пальто:
— Приговорённый обладает, как никто,
Свободой слова, то есть подлинной свободой.
И я избавился от острой неприязни
И посочувствовал дурной его судьбе.
— Как жизнь? — спросил меня палач. — Да так
себе…
Спросил бы лучше он: как смерть — за час до казни?..
— Ах! Прощенья прошу, —
Важно знать палачу,
Что когда я вишу,
Я ногами сучу.
Да у плахи сперва
Хорошо б подмели,
Чтоб моя голова
Не валялась в пыли.
Чай закипел, положен сахар по две ложки.
— Спасибо! — Что вы! — Не извольте возражать!
Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать,
А грязи нет — у нас ковровые дорожки.
Ах, да неужто ли подобное возможно!
От умиленья я всплакнул и лёг ничком.
Он быстро шею мне потрогал осторожно
И одобрительно почмокал языком.
Он шепнул: — Ни гугу.
Здесь кругом стукачи.
Чем смогу — помогу,
Только ты не молчи.
Станут ноги пилить —
Можешь ересь болтать,
Чтобы казнь отдалить,
Буду дольше пытать.
Не ночь пред казнью, а души отдохновенье,
А я уже дождаться утра не могу.
Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу,
Я крикну весело: — Остановись, мгновенье, —
Чтоб стоны с воплями остались на губах!
— Какую музыку, — спросил он, — дать при этом?
Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам,
Но есть в коллекции у них и Оффенбах.
Будет больно — поплачь,
Если невмоготу, —
Намекнул мне палач.
Хорошо, я учту.
Подбодрил меня он,
Правда, сам — загрустил:
Помнят тех, кто казнён,
А не тех, кто казнил.
Развлёк меня про гильотину анекдотом.
Назвав её лишь подражаньем топору,
Он посочувствовал французскому двору
И не казнённым, а убитым гугенотам.
Жалел о том, что кол в России упразднёи,
Был оживлён и сыпал датами привычно.
Он знал доподлинно — кто, где и как казнен,
И горевал о тех, над кем работал лично.
— Раньше, — он говорил, —
Я дровишки рубил,
Я и стриг, я и брил
И с ружьишком ходил.
Тратил пыл в пустоту
И губил свой талант,
А на этом посту
Повернулся на лад.
Некстати вспомнил дату казни Пугачёва,
Рубил, должно быть, для надёжности, рукой.
А в то же время знать не знал, кто он такой, —
Невелико образованье палачёво.
Парок над чаем тонкой змейкой извивался,
Он дул на воду, грея руки об стекло.
Об инквизиции с почтеньем отзывался,
И об опричниках — особенно тепло.
Мы гоняли чаи,
Вдруг палач зарыдал —
Дескать, жертвы мои
Все идут на скандал.
— Ах! Вы тяжкие дни,
Палачёва стерня.
Ну, зачем же они
Ненавидят меня?
Он мне поведал назначенье инструментов.
Всё так не страшно — и палач, как добрый врач. —
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
