меня сломленные и избитые женщины. Некоторые плачут, в то время как другие просто пялятся на стены своей камеры, желая, чтобы кто-нибудь просто пришел и прекратил их страдания.
— Нет, — выдыхаю я, горячие слезы наполняют мои глаза, когда я пытаюсь вырваться. — НЕТ.
Сильная пощечина ударяет меня по лицу, и я хнычу от силы удара, когда моя голова отлетает в сторону, и я падаю вниз по оставшейся лестнице. Руки хватают меня за плечи и рывком поднимают на ноги, а затем швыряют о решетку. Я ударяюсь лицом о холодные металлические прутья, когда мужчина заходит сзади и прижимает меня к решетке, пока другой парень отпирает пустую камеру.
Дверь открывается, металлический СКРИП отдается эхом прямо в моей груди, и прежде, чем у меня появляется шанс отступить и отбиться от него, как меня учили парни, меня с силой швыряют в проем камеры. Я падаю вперед, ударяясь о грязную, влажную землю, когда слышу, как кто-то напротив меня кричит в агонии.
Меня охватывает паника, и я разворачиваюсь, вскакивая на ноги как раз в тот момент, когда тяжелые металлические прутья захлопываются, запирая меня. Я кричу, хватаясь за прутья и сильно дергаю.
— ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ, — кричу я, тряся прутья, как будто могу каким-то образом освободиться. — ПОЖАЛУЙСТА, — всхлипываю я. — ВЫПУСТИ МЕНЯ.
— Это бесполезно, — доносится из камеры рядом со мной глухой, измученный голос. — Отсюда не выбраться. Ты обрекла нас всех.
Я резко поворачиваю голову, и смотрю на женщину сквозь тусклый свет, что-то знакомое слышится в ее тоне. Я хмурюсь, и прохожу через камеру, чтобы получше рассмотреть, и задерживаю дыхание, когда нахожу Ариану, ее тело избито и окровавлено, шрамы, которые я оставила на ее теле, ничто по сравнению с тем, что с ней сделал ее муж.
Я отступаю на шаг, ударяясь спиной о противоположную стену, когда чувство вины давит на меня. Я сделала это с ней.
Падаю на землю, коленями проваливаюсь в грязь, когда я закрываю лицо руками. Я гребаное чудовище. Во что этот мир превратил меня? Одно дело — хотеть отомстить женщине, которая подвергла меня худшим пыткам в моей жизни, но это не то, чего я хотела. Предполагалось, что она сбежала. Она уехала на внедорожнике охранника, и я смирилась с тем фактом, что это был конец. Я думала, что мне никогда больше не придется ее видеть, никогда не придется вспоминать о том, что произошло, но вот она здесь, смотрит мне в лицо и обвиняет меня в аде, который ей пришлось пережить от рук своего мужа.
Тот же самый крик боли, что и раньше, и сопровождающее его затрудненное дыхание разносятся по комнате, заставляя мою голову вертеться и искать его сквозь толстые прутья решетки. Видя лишь слабую тень в темноте, я ползу по земле, мои колени протестующе ноют, пока я, наконец, не вижу ее, свернувшуюся калачиком и скулящую от боли.
— Эй! — кричу я, хватаясь за прутья. — С тобой все будет в порядке. Просто держись, ладно. Боль скоро пройдет.
Она поднимает залитое слезами лицо, и эти ярко-голубые глаза останавливаются на мне, а ее грязные светлые волосы спадают спутанными волнами вокруг талии.
— Ничто и никогда не будет в порядке, — говорит она, обхватывая руками свой раздутый беременный живот, и кричит в агонии, когда схватки разрывают ее на части.
Ужас пронзает меня, и все, что я могу делать, это смотреть. Ее голос такой чертовски знакомый, а ее лицо — точно такое же, как на татуировке на ребрах Маркуса.
— Фелисити? — Я задыхаюсь, поднимаюсь на ноги и смотрю на бедную девочку, вцепившуюся в решетку, когда отчаяние разрывает мою грудь. Мой взгляд останавливается на ее беременном животе, синяках на лице, крови, размазанной между ног. Она не может этого сделать. Она слишком слаба.
Фелисити встречает мой полный ужаса взгляд, ее глаза говорят мне гораздо больше, чем когда-либо смогут сказать ее слова.
— Я пыталась предупредить тебя, — выдыхает она, и мои глаза расширяются от понимания. — Тебе следовало сбежать, когда у тебя был шанс.
— Это была ты, — бормочу я, мое сердце бешено колотится в груди, когда она снова кричит, схватки приводят ее в состояние криков с резкими, мучительными вздохами. — Женщина в моей комнате. Ты стреляла в Маркуса.
Она встречает мой жесткий взгляд, нисколько не сожалея.
— Я сделала то, что должна была сделать, — выплевывает она сквозь сжатые челюсти, хватаясь за прутья решетки в попытке найти хоть немного облегчения. — Маркус — боец. С ним все было бы в порядке.
— Они думают, что ты мертва.
Фелисити смеется, ее затравленный взгляд поднимается, чтобы встретиться с моим.
— А разве нет? — спрашивает она, пот покрывает ее кожу. — Оглянись вокруг, Шейн. Мы никогда отсюда не выберемся. Теперь даже великие братья ДеАнджелис не смогут нас спасти.
33
Болезненный крик Фелисити разрывает грязный подвал, и каждый тихий всхлип и стон убивает меня. Считайте меня гребаной идиоткой, но как я могу затаить обиду на эту женщину, когда она в данный момент рожает ребенка Романа, того, кого он так отчаянно хотел, о ком он скорбит каждый чертов день?
Я крепко сжимаю прутья решетки, костяшки моих пальцев белеют, а колени дрожат от сильнейшего беспокойства.
— Ну же, девочка, — выдыхаю я, не уверенная, обращаюсь ли я к Фелисити или мысленно подбадриваю себя. — У тебя все получится.
— ТЫ КОГДА-НИБУДЬ ВЫТАЛКИВАЛА ГРЕБАНЫЙ АРБУЗ ИЗ СВОЕГО ВЛАГАЛИЩА? — рычит она. — НЕТ. Я так не думаю. У меня, блядь, ничего не получается. Я не могу этого сделать. Еще слишком рано. Он еще не готов. Срок едва достиг восьми месяцев.
Черт.
Моя хватка на металлическом пруте усиливается, и я дергаю его, отчаянно нуждаясь добраться до нее, как-то помочь или устроить ее поудобнее. В какое дерьмовое шоу меня втянули? У меня болит голова от удара Джованни, но сейчас это наименьшая из моих проблем. Я ни хрена не смыслю в родах, но я почти уверена, что если мама вся напряжена и паникует, это не может означать ничего хорошего для милого малыша, пытающегося выкарабкаться у нее между ног.
— Тебе нужно расслабиться, — говорю я ей, стараясь быть как можно более успокаивающей, но ужас в моем тоне слышится громко и ясно. — Делай медленные глубокие вдохи, как это делают в фильмах.
— Расслабиться? — визжит она. — Расслабиться? Как, черт возьми, ты ожидаешь, что я расслаблюсь? Я рожаю гребаного ребенка в… ААААААААААА. — Ее крики быстро переходят в тяжелые, болезненные рыдания, которые застревают
