— Хотел бы я сказать то же самое… Увы, давным-давно я обнаружил в себе некую способность — умение на некоторое время выскользнуть из всех тянущихся назад фатумов и мировых линий, которые прошли согласование. Я с удивительной ясностью видел вещи, которых более не существовало. В юности я научился подмечать признаки — обреченных людей, предметы, места — следил, как они блекнут, готовясь потерять свою значимость — и все же я помню их в подробностях. На такие вещи глаз у меня острый, а память, можно сказать, нерушимая.
— И забитая всяким мусором, — пробормотала Агазутта с томным выражением на лице. По-видимому, мысли о массе новых и странных возможностей вызывали в ней приятную дрожь.
— Поначалу, в молодые годы, я считал такое положение дел неприемлемым. Пытался проследить за утраченными и исчезающими вещами вплоть до момента их стирания — а порой и до момента создания. Задача невозможная, как выяснилось, — хотя пару раз я оказался-таки в опасной близости к цели. Вскоре я обнаружил, что последние упоминания об утраченных вещах можно найти в «записях» — к примеру, в самой Земле, в ее геологических слоях, в отбившихся от стада животных, в пропавших детях — и в свитках. В книгах. Во всевозможных текстах. Мнемозина ценит тексты превыше всего, откладывает их редактирование и согласование до самого последнего момента — прямо как гурман. Поэтому я начал искать книги, которые упустила из виду она или ее темная сестрица.
ГЛАВА 62
Даниэль нуждался в отдыхе. Путь сквозь мглу и преграды лишил его сил, чувства цели или ориентации, оставив без ясного понимания, где они находятся в спутанной географии города. Порой накатывало неприятное ощущение, что они бродят по кругу.
Возле полуразрушенного, покосившегося здания он замедлил шаг, затем толкнул поломанную калитку, желая присесть на каменной садовой скамейке в месте, которое нельзя было назвать садом. Растения превратились в печальные побуревшие создания, обильно покрывшись раковыми опухолями увядающих цветов.
Тело Даниэля заполнил жидкий огонь — похоже, следствие борьбы биохимических процессов с изменением физических констант. Недалек тот час, когда он попросту перестанет существовать — во всяком случае, как живое мыслящее существо. Даниэль чуть ли не воочию видел, как превращается в комковатую, безудержно распухающую массу без какой-либо надежды на жизнь… прямо вот как эти метастазные цветы…
Сорванный лепесток рассыпался в прах у него на ладони.
Даниэль потерял из виду далекую фиолетовую полоску. Оловянистый свет вернулся, заменив собой бледные, мутные тени. В южной стороне горизонта, на сером фоне торчали массивные зазубренные наросты — но на горы они не были похожи.
А хуже всего…
Тут его обдало холодом, и он взглянул вверх. Рядом стоял Макс, напоминавший скорее смесь теней и звуков, нежели материальное существо. Он тоже глядел вверх — оба чувствовали некий стылый свет, изливавшийся им на головы и плечи.
Тонкий голос гномоподобного человека прорезал ледяной воздух:
— Что-то пожирает луну.
В небе виднелись звезды, размазанные по угольной пустоте, однако до сих пор луна оставалась незатронутой. Однако желтоватый полумесяц высоко в небе превращался в нечто красно-бурое, напоминая половинку сургучной печати на теле небосвода. На востоке поднималось — вернее, расцветало, разбухало — кольцо огня, занимавшее полнебосклона.
В центре кольца плавал мутный мрак.
Глаза Даниэля пронзило болью, словно по ним стегнули крапивой.
Кровавая луна поежилась, растеклась лужицей плавленого серебра, подсвеченного пламенными сполохами, и слилась с кольцом пульсирующего огня.
— Куда ни глянь, везде Зияние пожирает мир. — Макс плюхнулся на скамейку возле Даниэля, нервно сглотнул и туп же раскашлялся. — Мы угодили в ее мир! Господи, спаси и помоги!
Чем больше разбухало кольцо огня и его черное сердце, тем холоднее становилось в саду.
— Я здесь уже был, — прошептал Даниэль. — Вылез из кожи вон, лишь бы унести ноги…
Макс сплюнул и обтер губы.
Даниэль пощупал шкатулки в кармане.
— Ничего, мы еще поборемся! — Он вскочил и за руку поднял Макса. — Не вешайте нос, больше жизни!
Воздух расчистился от дымки. На фоне густеющих теней, слегка подсвеченная огненным кольцом, втиснутая меж двух громад, оставшихся от стадионов — сталь и бетон, стены и крыши перекручены как пожухлая листва, — пламенела голубоватая полоска. След светлячка в ночной пустыне.
Даниэль указал на свет. Макс вздернул подбородок и вновь утер лицо замызганным носовым платком.
— Вперед!
ГЛАВА 63
В тепле чугунной печки Фарра и Эллен клевали носами под усыпляющий рассказ Бидвелла. Мириам и Агазутта, напротив, слушали с напряженным вниманием, так же как и Джеке Джинни.
— Я собирал книги, которые отражали незавершенную работу Мнемозины — по большей части утерянные тома, давно не читаные тексты, схороненные во чревах библиотек и, довольно часто, букинистических магазинов. Если книгу читают многие, то ее необходимо согласовывать в первую очередь. В бестселлерах сюрпризов не обнаружишь! Полагаю, что если бы я стал охотником за окаменелостями или геологом, то вполне мог бы обнаружить аналогичные курьезы. Впрочем, я всегда был книгочеем.
— Почему так важны наблюдатели? — спросила Джинни, стараясь перенаправить реку получаемой информации в нужное ей русло.
— Элементарная мировая линия — скажем, линия атома, несущегося и вибрирующего в космическом вакууме, — нуждается в учете только тогда, когда он сталкивается с чем-то еще. У наблюдателей имеются глаза, уши, носы — пальцы! Наши чувства сплетают далекие мировые линии самым извилистым и неподходящим образом. И разумеется, мы разговариваем, рассказываем истории и пишем книги, передавая знания на огромные расстояния. Мы в какой-то степени наследуем свои судьбы от родителей — наподобие генетического механизма Менделя — однако наши фатумы зависят не от генов, а от того, куда мы идем, что видим, слышим, читаем и узнаем. Слова и тексты всегда усложняют дело. Тексты вообще вещь особенная — любые тексты, любые языки, — если на то пошло, сам язык по своей сути.
— Это я понимаю, — кивнул Джек. — Когда я прощупываю будущее, то знаю лишь о тех событиях, которые мне предстоит пережить. И затем я пытаюсь уйти с дороги предстоящих негативных эмоций. Я не знаю, что делают или будут делать другие люди. Мне известно лишь то, что буду чувствовать я и, в какой-то степени, что мне предстоит увидеть. Как если бы те эмоции, которые испытывают мои будущие «я», льются обратно по мировым линиям.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
