В стихотворении «Любители “гелиотропа” Северянин иронизировал над критиками, для которых он «приказчик или парикмахер». Действительно, о нём часто писали: «Любительство, безвкусие, парикмахерская галантерейность»; «...хуже дяди Михея, парикмахер, парфюмерный магазин»; «...писатель, сумевший совместить в себе и отмеченного Богом поэта, и парикмахера, воспевающего “ликёры” и “лимузины”». Александр Измайлов считал, что когда из стихов Северянина «исчезнут парикмахерские духи и марки шампанского, ему из гроба ласково улыбнётся такой ему родственный и так нежно им любимый певец «Царевича Триолета»[2].
В стихотворении поэт обращается к излюбленному приёму — цветовой и цветочной символике, как в поэзе «Те, кого так много». Опираясь на пример романа французского писателя Шарля Гюисманса (1848—1907) «Наоборот» (1884, рус. пер. — 1906), Северянин напоминает: Оскар Уайльд называл роман «кораном декаданса». Дез’Эссент — герой романа «Наоборот» — последний представитель аристократического рода, он «всегда был без ума от цветов. <...> Одновременно с утончением его литературных вкусов и пристрастий, самым тонким и взыскательным отбором круга чтения, а также ростом отвращения ко всем общепринятым идеям отстоялось и его чувство к цветам... <...> Дез’Эссенту казалось, что цветочную лавку можно уподобить обществу со всеми его социальными прослойками...».
Так, маттиола, или левкой — скромный душистый цветок казался аристократам, как отмечено в романе Гюисманса, «цветком трущоб». Поэт вспоминает о двух, казалось бы, противоречащих свойствах другого цветка: гелиотроп — полукустарник семейства бурачниковых, с лиловыми или белыми душистыми цветами, содержит гелиотропин, применявшийся в парфюмерии в начале XX века для изготовления одеколонов. Но соцветия гелиотропа всегда обращены к солнцу, и поэтому с давних времён он служил символом поклонения, власти, эмблемой набожности у христиан, атрибутом святых и пророков. Следовательно, обличения критиков не достигают цели: «парикмахер», «любитель парфюмерии» оказывается пророком. Он пишет «Рескрипт короля» и серию поэтических характеристик своих собратьев по перу — Брюсова, Бальмонта, Ахматовой, Гофмана, Львовой... Это первые подступы к будущему циклу из ста сонетов о творцах мировой культуры — «Медальоны». Особенно виртуозно написано стихотворение «Пять поэтов».
Сохранилось признание Северянина: «Нравятся ли Вам Гумилёв, Гиппиус, Бунин, Брюсов, Сологуб — как поэты? Это мои любимейшие» (письмо Софье Карузо от 12 июня 1931 года). Напротив, Константин Мочульский считал, что в творчестве Северянина «в искажённом и извращённом виде изживается культура русского символизма. <...> Солнечные дерзания и “соловьиные трели” Бальмонта, демоническая эротика Брюсова, эстетизм Белого, Гиппиус и Кузмина, поэзия города Блока — всё слилось во всеобъемлющей пошлости И. Северянина. И теперь в эпоху “катастрофических мироощущений” эта скудость духа русского поэта ощущается особенно болезненно». Валерий Брюсов отмечал близость северянинской «мещанской драмы» книге Андрея Белого «Пепел». Вячеслав Иванов называл Северянина «блудным сыном» муз, который «из поколения в поколение накопленные родительские книги начинает распродавать и покупает на них ликёры и тому подобное».
Но объективно рассматривая литературный контекст того времени, следует признать включённость Игоря Северянина в канонический ряд русских поэтов.
Об упомянутом в стихах сборника «Соловей» И. А. Бунине Северянин писал своему другу Леониду Афанасьеву 23 сентября 1910 года: «Не будете ли любезны, не пришлёте ли мне Бунина: настроение читать его, изящного, тонкопёрого, атласистого...» Бунин в беседе с корреспондентом газеты «Южная мысль» весной 1913 года говорил: «Странным и непонятным для меня являются серьёзные статьи об Игоре Северянине — об этой слишком мелкой величине в литературе». Личная встреча писателей состоялась лишь в 1938 году в Таллине.
Нельзя не напомнить о рано ушедшем поэте Викторе Гофмане, последователе Брюсова, соученике Владислава Ходасевича по московской гимназии, авторе двух сборников стихотворений и книги прозы «Любовь к далёкой». Давид Выгодский писал, что поэт сумел «не только привлечь симпатии читателей, но и оставить след своей небольшой, но яркой индивидуальности в современной поэзии». Он оказал влияние на раннего Маяковского. Посмертное собрание сочинений Виктора Гофмана в двух томах вышло в издательстве В. В. Пашуканиса (1917), где тогда печаталось «Собрание поэз» Северянина. По мнению Выгодского, Северянин обязан ему многим, заимствовав у него некоторые синтаксические «изыски». Такова строфа Виктора Гофмана, которая, возможно, считал критик, «послужила образцом для половины произведений Игоря Северянина:
Она мимоза. Она прекрасна. Мне жаль вас, птицы! И вас, лучи, Вы ей не нужны. Мольбы — напрасны. О, ветер, страстный, о, замолчи!
Последнее обстоятельство говорит за то, что ранняя смерть Гофмана, быть может, лишила нас незаурядного поэтического дарования».
Василий Васильевич Каменский, поэт-кубофутурист, один из первых русских лётчиков, посвятил стихотворение «Карусель» из книги «Звучаль веснеянки» (1918):
Игорю Северянину — твоему песнеянству
Карусель — улица — кружаль — блестинки Блестель — улица — сажаль — конинки Цветель — улица — бежаль — летинки Вертель — улица — смежаль — свистинки Весель — улица — ножаль — путинки.
Северянин не раз напоминал, что поэт сродни соловью, «сероптичке», сочиняющей «соловьизы» («Чары соловья», 1923). Высоко чтивший Оскара Уайльда, он, безусловно, восхищался его сказкой «Соловей и роза». Немаловажно и то, что о Константине Фофанове говорили как об «умолкнувшем соловье». «Трагический соловей» — так назвал Северянин свой очерк о Евгении Константиновне Мравинской, по сцене — Мравиной, сводной сестре Александры Михайловны Коллонтай.
«И в пенье бестенденциозном» поэта современники отмечали — «соловьиное простодушие», например, по словам Александра Дроздова, у Северянина «можно сыскать стихи той кисейной нежности, на которую он большой мастер...». «Поэт кружевных настроений» — так озаглавила свою статью К. Хршановская в газете «Наша речь».
