С тех пор книги мои переведены на английский, французский, голландский, датский, немецкий, итальянский и греческий языки. Но, разумеется, дорог мне и нужен в первую очередь читатель русский.
Не из тщеславия, но чтобы дать советскому читателю представление о том, какой я писатель и в какой реестр меня «зачислить», привожу всего несколько выдержек из статей, появившихся в различные годы по поводу моих книг.
«Уолл-стрит джорнэл», Раймонд Соколов: «Мистер Лимонов — не элегантный мандарин стиля, как Владимир Набоков. Однако м-р Лимонов узнаваемый тип русского писателя. Он заставляет вас подумать о Достоевском, шершавом Достоевском „Записок из подполья“. И вне сомнения, он напоминает американскому читателю Генри Миллера… он употребляет творческую свободу во всю мощь, дабы содрать викторианскую паутину с русской литературы».
«Нью-Йорк обсервер». Дуг Айрланд: «Любопытная вещь, что один из наиболее увлекательных и проникновенных портретов жизни в вэлфэр-отеле в этом всеядном городе исходит от сына функционера советского МВД… Со времен аппетитных коротких мемуаров Максима Горького „Город Желтого Дьявола“ не существовало столь решительно славянского воссоздания жизни на нью-йоркских улицах».
.
«Паблишэрс уикли»: «Комплексный и живой портрет человека, потерявшего все, за исключением упрямой веры в любовь, свежий и честный первый роман важнейшего русского таланта».
«Монд дипломатии», Жан-Мари Шовье: «Здесь читателя просят оставить его матрешек в вестибюле. И вместе с ними, что тяжелее, несколько красивых традиций русской литературы. Литература этой страны не приучила нас к его взглядам без жалости, к этому крутому письму, к словам — бритвенным ударам, к этому потоку „неприличностей“… Лимонов оригинален в выражении, скажем даже, исключителен в русской литературе, как эмигрантской, так и советской».
«Пари-матч», Жиль Мартин-Шоффиер: «Наконец „диссидент“, который не плачет! Эдуард Лимонов — русский, но он не посвящает свои дни шипению на родину социализма. И не плюет на нее, в первую очередь… Больше узнаешь об СССР в один вечер с Лимоновым, чем в сто лет чтения „Монд“»…
Однако лучшей похвалой себе я считаю очень отрицательную статью Джонатана Ярдлея в «Вашингтон пост» (по поводу «Это я — Эдичка»). Статья озаглавлена «Русская месть», и в ней есть такие строки: «Он обрушивается против принявшей его нации (американской. — Э.Л.) с фанатической яростью, которой позавидовал бы Ленин».
В кармане у меня французский паспорт (добытый с боями, при поддержке сотни французских писателей и ФКП), и я подписываюсь «Эдуард», по-английски Edward, через «w» то есть «дабл-ю». Но если бы все было так просто в моей жизни, то не был бы я и писателем.
Рассказ предоставлен автором Эдуардом Лимоновым.
Мы и впредь будем знакомить советских читателей с произведениями современных русскоязычных писателей, живущих на Западе.
Эдуард Лимонов (Савенко)
Дети коменданта
После войны ее отец Сергей Сергеевич был некоторое время военным комендантом Вены. Узнав о том, что путь всех эмигрантов из Советского Союза неизбежно лежит через Вену, седовласый экс-полковник, а ныне профессор, расчувствовался.
«Вена! Какой прекрасный город! Множество приятных воспоминаний связано у меня с этим городом. Меня очень любило местное население, особенно коммерсанты. Бывало, еду в трофейном „опеле“ по городу, кланяются, снимают шляпы: „Гутен таг, герр комендант!“ Я очень дружил с бургомистром. Приятный был австриец!»
Елена фыркнула. Супруг толкнул ее под столом ногой. Профессор продолжал. «Если вам, дети, удастся остаться в Вене на некоторое время, пожалуйста, не поленитесь пройтись по улице Мария Гилферштрассе. Я там квартировал. Наверняка многие старожилы меня еще помнят. Передавайте им привет». Елена опять фыркнула.
После обеда они ехали к себе на Ленинский проспект, Елена смеялась так бурно, что пассажиры троллейбуса постоянно оглядывались на заднее сиденье, где поместились супруги. «Привет он им передает! Кланялись они ему! Закланяешься военному коменданту. Оккупант проклятый. Неужели он и вправду верит, что они его любили?» Елена, после развода родителей принявшая сторону матери, отца инстинктивно не любила и долгое время с ним практически не общалась. Разрыв усугублялся еще и тем, что оба, отец и дочь, не одобряли партнеров друг друга. Отец не одобрял первого мужа Елены, лысого художника. Семнадцатилетняя Елена вышла замуж за сорокалетнего Виктора по расчету. Елена не одобряла папочкину женитьбу на аспирантке-молдаванке, вдвое младше его. В сущности, они были очень похожи — Елена и ее папочка экс-полковник…
Это он, новый супруг, открыл ей глаза на достоинства Сергей Сергеича. Он сумел доказать ей, что вся ее оппозиция отцу покоится на детских воспоминаниях о якобы негативных и жестоких поступках. Набор воспоминаний оказался небольшим. На даче под Москвой Сергей Сергеич однажды хладнокровно отстрелял из винтовки слишком расплодившееся кошачье население. В другой раз срубил яблоню. Как-то накричал на старшую дочь. В одно из семейных столкновений между красивой тяжелозадой мамашей и горячим, польских кровей, Сергей Сергеичем он якобы швырнул тарелку с борщом оземь. «Ты ведь не знаешь, Елена, что именно вызвало его гнев. Может быть, твоя мать ему изменяла. Не суди, да не судима будешь…»
30 сентября они прилетели в Вену. Пара настолько отличалась от толпы эмигрантов, «снабженных» детьми, чемоданами и сумками, несчастных и затравленных, плачущих и кричащих, что в самолете их приняли за советских артистов, летящих на заграничные гастроли. На Елене был парик, к векам были приклеены искусственные ресницы от «Елены Рубинштейн»[19]. У него под горлом цвела алая бабочка, а на ногах были лаковые туфли.
Их самолет приземлили отдельно и подогнали к особому ангару. Весь базар, перепуганный, но уже повеселевший, охраняемый дюжими австрийскими дядьками с автоматами в руках, повалил в дыру двери. Пошли и они. У нее — сумочка, у него — «атташе-кейс». Предстоял решительный момент. Нужно было упереться и сопротивляться и не дать отправить себя в Израиль, куда должен был отправиться весь пестрый азиатский коллектив. Они узнали, что следует упираться, от специалиста, от хитрого еврея, известного им под кличкой Солнцев. Как маклер или адвокат он помогал отъезжающим советами и связями. «Ни в коем случае не поддавайтесь нажиму. Стойте на своем. Не хотим в Израиль, и точка. Будут физически принуждать, падайте на пол в аэропорту и орите!» Тогда, в 1974 году, почти все сто процентов эмигрантов послушно отправлялись в страну обетованную.
Елена (считалось, что она лучше супруга изучила английский) сказала, что они не желают лететь в Израиль, а хотят в Англию. Это была единственная связная фраза на английском, которую она выучила. Представитель «Сохнута» — еврейской организации, — встретивший их в аэропорту, понял. Изможденный, очкастый, нервный тик подергивал уголок его рта, — возможно, следствие нервной работы, представитель посмотрел на пару с грустью необыкновенной и сказал на отличном русском:
— Вы, если не ошибаюсь, не евреи?
— Нет, мы не евреи! — гордо сказала Елена.
— Боже мой! — вздохнул он. — Мы стараемся вытащить оттуда евреев, а приезжают всякие… — Он не закончил фразу. Указал в центр зала. — Отойдите туда! — Они отошли. Всякие. И стали. Она, затянутая в трикотажное короткое платьице до колен, на высоких каблуках, сумочка с текстами иностранных газет, отпечатанными по белой клеенке. Он в сером итальянском костюме. Красивая пара.
Через пару минут к ним подвели еще одну красивую пару. Вернее, тройку. Маленького белого пуделька держала на поводке тоненькая, такого же типа, как и Елена, девушка. Парень, темноволосый и сильный, мог быть и грузином и евреем — по выбору.
— Держимся вместе, ребята, — сказал он. — Будут тащить — кричите, кусайтесь, но не давайте себя погрузить в автобус. Пусть козлы валят в свой Израиль. Нам там делать нечего. Меня в Штатах уже полгода мои деньги дожидаются. Я туда несколько чемоданов икон переправил.
Они стояли четверо, молодые, красивые, одинокие, а напротив, залив половину зала, колыхалась толпа. Толпа поняла, что они другие. Что они не хотят в Израиль. Может быть, им сказал об этом представитель «Сохнута»? Толпа глухо ворчала. Угодливые и вежливые в Шереметьево, настороженные в советском самолете («Говорят, бывали случаи, когда самолет взлетал, но его возвращали опять в Шереметьево!» — шептались в брюхе «Туполева»), они искали компенсации за недавнее унижение. «Особые!» — выкрикнула дама со множеством золотых зубов. — «Не хотят в Израиль! Их вытащили из ада, а они…», «Девки-то, девки-то как раскрашены! Как проститутки!», «Предатели!» — выкрикнул кто-то. — «Предатели! Как не стыдно!»
