— Наверное, потому, что я говорю тебе именно то, что ты хочешь услышать, — спокойно заметил Судья, а потом добавил: — Знаешь, есть очень много способов покончить с собой.
И прошло не так уж много времени, прежде чем Ларри представился случай припомнить это замечание при весьма горьких обстоятельствах.
На следующее утро в четверть девятого грузовик Гарольда выезжал с автовокзала Грейхаунд, направляясь опять в район Тейбл-Меса. Гарольд, Уайзак и еще двое сидели в кузове. Норман Келлогг с напарником — в кабине. Они подъехали к пересечению Арапахо и Бродвея, когда навстречу им выехал новехонький «лендровер».
Уайзак помахал рукой и крикнул:
— Куда это вы собрались, Судья?
Судья, выглядевший довольно комично в шерстяной рубахе и жилетке, высунулся из кабины.
— Думаю съездить на денек в Денвер, — дружелюбно ответил он.
— А вы доползете на этой штуковине? — спросил Уайзак.
— Думаю, да, если не стану выезжать на главные дороги.
— Ладно, если случаем проедете мимо книжных магазинчиков, ну знаете, из тех, что отмечены знаком «X»,[6] может, набьете багажник их товаром?
Соленая шутка была встречена общим хохотом, смеялись все, включая Судью. Не смеялся только Гарольд. В это утро он выглядел таким бледным и изможденным, словно был болен. Он, по сути, почти не спал. Надин на деле оказалась не хуже, чем на словах; не одна его потаенная мечта стала этой ночью явью. Мечты, прямо скажем, весьма специфические. Он уже с нетерпением ждал следующей ночи, соленая шутка Уайзака про порнографию смогла вызвать у него лишь бледную тень улыбки теперь, когда он набрался небольшого собственного опыта. Когда он уходил, Надин спала. Прежде чем они вырубились где-то около двух, она заявила, что хочет почитать его дневник. Он сказал, пожалуйста, если ей так хочется. Наверное, он целиком находился в ее власти, но был слишком сбит с толку, чтобы как следует сознавать это. А потом, это же было лучшим, что он написал за всю свою жизнь, и решающим фактором стало его желание… нет, его потребность. Он нуждался в том, чтобы кто-то еще прочел и оценил его мастерство.
Келлогг склонился из кабины грузовика к Судье.
— Будьте осторожны, папаша, лады? Разный народ сейчас разгуливает по дорогам.
— Действительно разный, — со странной улыбкой сказал Судья. — И я, конечно, буду осторожен. Удачи вам на сегодня, джентльмены. И вам тоже, мистер Уайзак.
Это вызвало еще один взрыв смеха, и они разъехались по своим делам.
Судья направился не в Денвер. Добравшись до шоссе 36, он пересек его и покатил по шоссе 7. Утреннее солнце светило ярко, но еще не пекло, и на этом второстепенном шоссе скопилось не так уж много застывшего транспорта, чтобы нельзя было проехать. В городке Брайтоне дело обстояло хуже; один раз ему пришлось съехать с шоссе и покатить по футбольному полю местной средней школы, чтобы миновать громадный затор. Он продолжал держать курс на восток, пока не добрался до I–25. Поверни он тут направо, и дорога привела бы его в Денвер. Вместо этого он свернул налево — на север — и покатил вниз по пологому склону. Проехав полпути по склону, он поставил рычаг переключения скоростей на нейтралку и опять глянул налево, на запад, где безмятежно вздымались в голубое небо Скалистые горы, а у их подножия лежал Боулдер.
Он сказал Ларри, что уже слишком стар для приключений, но, спаси его Господь, это было неправдой. Уже лет двадцать, как его сердце не билось столь быстро, воздух не казался столь сладким, а краски вокруг такими яркими. Он проедет по I–25 до Шайенна, а потом двинется на запад навстречу тому, что ожидает его за горами, чем бы это ни оказалось. При одной мысли об этом по коже, хотя она и высохла от времени, поползли легкие мурашки. На запад по I–80 в Солт-Лейк-Сити, а потом через Неваду к Рино. Затем он снова свернет к северу, но вряд ли это имеет значение. Потому что где-то между Солт-Лейк-Сити и Рино, а может быть, и раньше, его остановят, подвергнут расспросам и скорее всего отправят в какое-нибудь другое место, чтобы еще разок допросить. И в том ли месте или где-то еще ему может быть выдано приглашение.
Можно даже допустить мысль о том, что он сумеет встретиться с самим темным человеком.
— Поехали, старина, — тихонько пробормотал он.
Он включил передачу и подъехал к перекрестку. Три односторонние дорожные линии, все практически свободные, уходили на север. Заторы и множество аварий позади, в Денвере, как он полагал, существенно уменьшили поток машин здесь. Дорога была здорово забита по другую сторону осевой линии: бедные дурачки, рвущиеся на юг, слепо надеялись, что там будет лучше, — но в северном направлении можно ехать беспрепятственно. Во всяком случае, какое-то время.
Судья Фаррис двинулся вперед, довольный тем, что выходит на старт. Он плохо спал минувшей ночью. Сегодня он будет спать лучше — под сенью звезд, завернув как следует свое старое тело в два спальника. Он прикинул, увидит ли он когда-нибудь еще Боулдер, и подумал, что шансов, пожалуй, маловато. И все-таки он пребывал в крайнем возбуждении.
Это был один из самых прекрасных дней в его жизни.
Около двенадцати часов дня Ник, Ральф и Стю поехали на велосипедах в Северный Боулдер, к маленькому оштукатуренному домику, где жил Том Каллен. Домик Тома уже превратился в достопримечательность среди «старожилов» Боулдера. Стэн Ноготни говорил, что тут как будто католики, баптисты и адвентисты седьмого дня объединились с демократами и республиканцами, чтобы построить религиозно-политический Диснейленд.
Лужайка перед домом представляла собой дикое нагромождение статуй. Там было около дюжины Дев Марий, некоторые явно в процессе кормежки стаек розовых пластиковых фламинго. Самый большой фламинго был выше Тома и держался на одной ноге благодаря четырехфутовому шипу. Еще там находился гигантский колодец для загадывания желаний, с большим пластиковым светящимся-во-тьме Иисусом, стоявшим в разрисованном черпаке, простирая руки… явно, чтобы благословить фламинго. Возле колодца разместилась большая гипсовая корова, очевидно, пьющая воду из птичьей купальни.
Передняя стеклянная дверь распахнулась, и Том, голый по пояс, вышел встретить их. Издали, подумал Ник, Тома, с его яркими голубыми глазами и этой огромной светло-рыжей бородой, можно принять за необычайно сильного физически писателя или художника. Когда он подойдет поближе, это впечатление сменится другим, он уже будет выглядеть не таким интеллектуалом… может быть, он покажется представителем контркультуры, заменяющим оригинальность кичем. А когда он подойдет совсем близко, улыбаясь и болтая со скоростью пулемета, то уже точно понимаешь, что у Тома Каллена не все дома.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
