— Пахнет потрясающе, — сказал он. — Вам не стоило столько возиться, хотя я этому только рад.
— Это блюдо называется «Строганов», — пояснила она, с улыбкой поворачиваясь к нему. — Правда, боюсь, сейчас это скорее импровизация. Когда это кушанье готовили в лучших ресторанах мира, вряд ли рекомендовалось употреблять консервированное мясо, но… — Она пожала плечами, как бы сославшись на те ограничения, с которыми все здесь были вынуждены мириться.
— Очень мило с вашей стороны, что вы приготовили его.
— Пустяки. — Она окинула его своим проницательным взглядом, полуобернувшись к нему, отчего шелк ее блузки туго натянулся на левой груди, чудесным образом облегая ее. Он почувствовал, как жаркая волна захлестнула его до самой шеи, и усилием воли постарался подавить эрекцию, но понял, что его силы воли не хватит для подобной задачи, даже близко не хватит.
— Мы станем очень хорошими друзьями, — сказала она.
— Мы… станем?
— Да. — Она отвернулась к плите, казалось, закрывая тему и оставляя Гарольда в лабиринте интригующих перспектив.
После этого их разговор состоял исключительно из банальностей… в основном он велся о слухах, гуляющих по Свободной Зоне. Их было полным-полно. Один раз за едой он попытался снова спросить, что привело ее сюда, но она лишь улыбнулась и покачала головой:
— Я люблю смотреть, как мужчина ест.
На мгновение Гарольду показалось, что она говорит о ком-то другом, по потом до него дошло, что она имеет в виду его. И он от души поел — съел три добавки «Строганова», и, на его взгляд, консервированное мясо ничуть не испортило классический рецепт. Разговор шел сам собой, не мешая ему утолять терзающий живот волчий голод и смотреть на нее.
Эффектная — так он подумал про нее в первые секунды? Она была красивой. Зрелой и красивой. Ее волосы, стянутые на затылке в небрежный хвост, чтобы не мешали стряпне, были пронизаны абсолютно белыми, а не седыми, как ему показалось вначале, прядями. Когда ее глаза, темные и глубокие, смотрели на него в упор, у Гарольда голова шла кругом. От звука ее голоса, тихого и доверительного, ему становилось одновременно и неловко, и мучительно приятно.
Когда с едой было покончено, он уже готов был встать из-за стола, но она опередила его:
— Кофе или чай?
— Но я мог бы и сам…
— Могли бы, но не будете. Кофе, чай… или меня? — Она улыбнулась, но отнюдь не как человек, отпустивший слегка рискованную реплику («фривольная болтовня», как сказала бы его дорогая старушка-мамочка, неодобрительно поджав губы), а улыбкой спокойной и соблазнительной, как шапка крема на пирожном к десерту. И снова этот проницательный взгляд.
В мозгу Гарольда все завертелось, с безумной небрежностью он ответил:
— Два последних. — Ему стоило огромного труда удержаться от глупого мальчишеского хихиканья.
— Что ж, начнем с чая, — сказала Надин и пошла к плите.
Горячая кровь бросилась Гарольду в голову в тот момент, когда она повернулась к нему спиной, и лицо его стало пунцовым как помидор. «Ну ты просто само воплощение учтивости! — лихорадочно укорял он себя. — Воспринял совершенно невинную реплику как полный мудак, какой ты и есть, и, наверное, испортил чудесный случай. Так тебе и надо! Так тебе, черт возьми, и надо!»
К тому времени, когда она принесла и поставила на стол дымящиеся чашки с чаем, краска с лица Гарольда успела схлынуть и он взял себя в руки. Головокружительные ощущения резко сменились отчаянием, и он почувствовал себя (в который раз) так, словно его тело и мозг насильно впихнули в кабину, несущуюся по изгибам американских горок, сделанным из одних эмоции. Он терпеть этого не мог, но был не в силах отказаться от поездки.
«Если у нее и был ко мне какой-то интерес, — подумал он (а Бог знает, откуда ему взяться, мелькнула мрачная мысль), — я наверняка положил этому конец, в полной мере продемонстрировав свое скудное остроумие».
Ну да ладно, такие проколы с ним случались и раньше, наверное, он сумеет пережить это еще раз.
Она посмотрела на него из-за ободка чашки своим приводящим в замешательство открытым взглядом, снова улыбнулась, и вся его завеса невозмутимости, которую он сумел было смастерить, мгновенно растаяла.
— Могу я чем-нибудь вам помочь? — спросил он.
Это прозвучало крайне неуклюже и двусмысленно, но ведь надо было ему хоть что-то сказать, поскольку должна же быть какая-нибудь причина ее прихода сюда. Он почувствовал, как от смущения на его губах затрепетала вымученная улыбка.
— Да, — сказала она и решительно поставила свою чашку на стол. — Можете. Вдруг мы сумеем помочь друг другу. Мы можем пройти в гостиную?
— Конечно. — Его рука дрожала; когда он встал и поставил свою чашку на стол, чай слегка расплескался. Следуя за ней в гостиную, он заметил, как туго ее широкие брюки (которые сверху отнюдь не широки, мелькнуло у него в голове) обтягивали ягодицы. Он где-то вычитал, может быть, в одном из журналов, которые хранил в шкафу, за коробками из-под обуви, что большинство женских брюк портит складка от трусиков, и дальше там говорилось, что, если женщина хочет, чтобы брюки хорошо сидели и ничуть не морщили, она должна или носить трусики-бикини, или вообще обходиться без них.
Он сглотнул, по крайней мере попытался. Казалось, в горле у него застрял здоровенный ком.
Гостиная была погружена в полумрак, лишь тусклый свет проникал сквозь опущенные шторы. Было уже больше половины седьмого, и за окном сгущались сумерки. Гарольд подошел к окну, собираясь поднять шторы, чтобы стало немного светлее, но она положила руку ему на плечо. Он повернулся к ней с мгновенно пересохшим ртом.
— Не надо. Мне нравится, когда они опущены. Это придает интим.
— Интим… — прохрипел Гарольд голосом, похожим на сип старого попугая.
— И я могу сделать вот так, — сказала она и легко и просто очутилась в его объятиях.
Ее тело тесно и откровенно прижалось к нему; впервые в его жизни происходило нечто подобное, и восторгу его не было предела. Сквозь свою хлопковую рубашку и ее голубую шелковую блузку он ощущал мягкое касание каждой ее груди. Ее живот, твердый, но чувственный, прижимался к его животу, не смущаясь его эрекции. От нее сладко пахло, быть может, духами или просто ее собственным ароматом, который, как внезапно раскрытая тайна, произвел эффект разорвавшейся бомбы. Его руки зарылись в ее волосы.
Наконец поцелуй прервался, но она не отодвинулась. Ее тело прижималось к нему, как мягкое пламя. Она была ниже его ростом дюйма на три, и ее лицо слегка запрокинулось. У него мелькнула смутная мысль, что он столкнулся с одним из самых забавных поворотов судьбы в своей жизни: когда любовь — или что-то очень близкое — наконец отыскала его, он словно окунулся в любовную историю из дамского журнала с глянцевой обложкой. Авторы подобных рассказов, как он сам однажды написал в анонимном письме в «Редбук», являлись одним из немногих веских аргументов в защиту искусственного оплодотворения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
