class="p1">— Но ведь среднюю школу вы кончили?
— Тю! Когда это было! Да разве я там по-настоящему учился!
— А что ж вы делали?
— Голубей гонял.
Он говорил о себе, как и прежде, с грустной насмешкой. Это казалось Вере Петровне очень милым, но внушало тревогу. «Он совсем не верит в себя, — думала она. — Так нельзя».
— Сколько вам лет?
— Двадцать пять.
Он казался чем-то и старше своих лет, и моложе. И мальчик и мужчина одновременно. Он внимательно посмотрел Вере Петровне в лицо, словно собирался спросить: «А вам сколько?» Впрочем, может быть, Вере Петровне так показалось. Он не спросил. Вере Петровне было двадцать девять.
— Вам до экзаменов еще три месяца, — сказала она сухо. — Надо заниматься.
— Негде.
Он объяснил, что живет у товарища по военной службе — на две станции дальше от города, чем Вера Петровна. Там в комнате полно людей, там можно только спать. Он ездит заниматься в город к другому товарищу, но там тоже полно людей, а когда уходят, так оставляют ему четырехлетнего мальчишку, который очень славный, но ничего не дает делать.
Поезд уже перебежал через мост и остановился на последней станции. До вокзала осталось несколько минут. «Так нельзя, — думала Вера Петровна. — Надо ему помочь. У нас в библиотеке тихо и спокойно, особенно по утрам…»
— Слушайте, — сказала она решительно. — Я покажу вам, где вы должны заниматься. Идемте за мной!
Она поспешно разъяснила ему свой план и говорила требовательно, уже боясь, как бы он не отказался.
Но он согласился.
4
Подходя с ним к библиотеке, Вера Петровна с неприязнью подумала, что сейчас там все начнут глазеть на него. Мужчины в библиотеке бывают редко, и едва он войдет, да еще вместе с нею, все вытаращат глаза. Если усадить его в общем зале, расспросами и глупыми разговорами ему не дадут заниматься. «Придется усадить за мой стол, позади стеллажей, — подумала она. — Там никто не помешает».
Он послушно шагал за нею, с любопытством оглядывая незнакомую улицу, фабрику, тополя. На Вере Петровне было демисезонное пальто, а на нем — одна гимнастерка. Он был рослый, крупный, но сильно сутулился, быть может, оттого, что продрог. «Неужели у него никакого пальто нету?» — думала Вера Петровна, с острой жалостью поглядывая на него.
Когда они вошли, получилось даже хуже, чем она ожидала. Кроме Серафимы Павловны, Людмилы Яковлевны и Клавдии Ивановны, в библиотеке, несмотря на ранний час, стояла уже кучка фабричных девчонок, забежавших сменить книжки. Все они были румяны от недавнего сна, от весеннего ветра, все громко, весело, наперебой говорили и все замолчали разом, едва Вера Петровна и ее спутник переступили через порог.
Клавдия Ивановна, подметавшая пол веником, выпрямилась, Людмила Яковлевна, подняв длинное лицо над каталогом, громко щелкнула портсигаром. Серафима Павловна смотрела круглыми голубыми глазами и даже не мигала. Он остановился, озираясь, переводя взгляд с одного лица на другое и ожидая, что ему делать дальше.
— Пройдемте ко мне, — сказала Вера Петровна твердым и сухим голосом заведующей.
Людмила Яковлевна встала и двинулась в прихожую — покурить; и Вере Петровне показалось, что она усмехнулась.
— Вот сюда, — сказала Вера Петровна еще суше и вошла в узкий длинный проход между стеллажами. Он шел за нею, оглядывая корешки книг. Каблучки Веры Петровны четко постукивали. Каблучки заведующей. Никто ничего не смеет подумать.
В заставленном стеллажами углу, который назывался кабинетом Веры Петровны, он сразу стал вытаскивать и перелистывать книги, как делают люди, привыкшие много читать. Но Вера Петровна усадила его за свой стол и сама села напротив.
У нее был уже большой опыт работы с учащимися; чтобы помочь, надо прежде всего выяснить, что он знает и чего не знает. Она стала задавать ему вопросы — суховато и только о деле, понимая, что там, за стеллажами, прислушиваются к их разговору. Он тоже стал серьезен, отвечал охотно; большие его руки лежали перед ней на столе. Когда она называла книгу, которую он прочел, он оживлялся и начинал рассказывать об этой книге; когда она называла книгу, которую он не читал, он улыбался виновато, с грустной усмешкой над собой.
Опираясь на свой опыт, она скоро поняла, что он принадлежит к разряду тех много читающих и много думающих людей, в чтении которых нет никакого порядка и все подчиняется случаю. Такие люди ей всегда нравились больше тех, которые отлично зазубривают наизусть необходимые учебники, а всего остального знать не хотят; но она понимала, что для экзаменов необходимо знать учебники.
Литература, химия, физика, иностранный язык — вот что ему нужно было сдать, чтобы попасть в медицинский. В русской литературе он был довольно начитан — и в классической и в современной. Но вдруг выяснилось, что он никогда не читал «Героя нашего времени».
— Как? — ужаснулась Вера Петровна. — Почему же вы не читали?
— А я думал — неинтересно…
Он мог на память вычертить схемы радиоприемников разных типов, он мог рассказать, о том, как представлялась модель атома Нильсу Бору, он знал теорию Менделя о наследственности и теорию академика Опарина о происхождении жизни, он мог говорить о будущем кибернетики, но о школьных курсах физики и химии имел самое смутное представление. То, чему учат в школе, он действительно либо забыл, либо никогда не знал. Несколько лучше обстояло у него дело с английским языком; оказалось, он занимался английским в армии, самоучкой, и добился того, что мог разбирать довольно сложный текст. Только произношение у него было отчаянное, но тут Вера Петровна никак не могла ему помочь — она сама очень слабо знала английский язык.
Вера Петровна взяла лист бумаги, остро отточенный карандашик и стала составлять для него программу занятий. Мелким четким почерком записывала она все, что он должен прочитать и выучить, и указывала, к какому числу, чтобы он мог уложиться в сроки. Перегнувшись через стол, он внимательно следил за тем, что она пишет, потом взгляд его скользнул по ее руке, по плечу, по склоненному лицу, по пробору в волосах.
— Как вы много знаете, — сказал он, разглядывая ее добрыми глазами. — Такая маленькая, а все знаете.
Вера Петровна почувствовала, что у нее краснеет лицо и шея и что он видит это.
— Вовсе я не много знаю, — ответила она как могла строже.
Он опустил глаза и опять стал следить за бегом кончика карандаша.
— Мне столько не одолеть. Провалюсь.
— Все зависит от вашего упорства, — сказала она. — Сидите здесь. Вам никто не будет мешать.
Она оставила его за своим столом
