Он застал Мишеля, в одних брюках, босиком, с тряпкой в руке. В комнате стоял металлический запах крови. Меир забрал тряпку: «Сядь, пожалуйста. Тебя едва не убили, а ты вздумал пол мыть».
– Неудобно…, – лицо кузена было бледным, – перед сеньорой Мартинес. Если бы ни блокнот, в кармане…, – на полу валялись остатки тетради.
– Его заметки по Гойе, – Меир достал из кармана пиджака аптечный пакет:
– Обработаю твою рану…, – он посмотрел на засохшую кровь на груди у кузена, – выпьешь вина, и поедем догонять поезд. О немце не беспокойся, я обо всем позабочусь. Он только Веласкеса забрал? – Мишель морщился от боли.
Очнулся он тоже от боли. Пробив блокнот, пуля засела под кожей, на груди. Мишель ее вытащил, стараясь не кричать, закусив руку зубами. Затылок ныл, но оказался целым.
– Я не могу говорить, что это ван Эйк, – кузен медленно, аккуратно бинтовал его, – не было экспертизы, ничего не было…, – он принял от Меира чистую рубашку:
– Веласкес и еще один рисунок. Неизвестный фламандский мастер, – Мишель покачнулся. Меир велел:
– Не делай резких движений. Ты много крови потерял. Пей…, – он налил Мишелю половину стакана риохи.
– Статью я восстановлю…, – Мишель собрал остатки окровавленной рубашки.
Он повертел блокнот:
– Мой предок, Робеспьер, стрелял в предка кузена Питера Кроу. У того была в кармане икона. Она сейчас у Теодора, в Париже. Образ остановил пулю. А меня Гойя спас…, – Меир забрал у кузена саквояж:
– Машина на улице. Я знаю, как идет железная дорога. Нагоним твой поезд…, – Меир вел машину. За городом, он выжал из форда все, на что был способен. Стрелка колебалась у отметки восьмидесяти миль. Дорога на восток была пустынной, деревни спали. Мишель сидел, закрыв глаза:
– Повезло ему, – Меир, искоса, посмотрел на кузена, – ничего не скажешь. Очень хочется, чтобы кто-нибудь пристрелил мистера Питера Кроу, фашиста…, – дорога шла рядом с полотном. Меир оглянулся. Увидев дальние огни локомотива, он прибавил скорости. Оказавшись у железнодорожного переезда, Меир резко остановил форд. Кузен встрепенулся: «Что ты делаешь?»
– Называется, бутлеггерский разворот. Хорошо, что здесь шлагбаума нет, иначе пришлось бы его сносить. Никак иначе они нас не заметят…, – загнав машину на рельсы, Меир повернул форд ветровым стеклом к западу. Он посмотрел на часы: «Через пять минут они окажутся здесь». Наверху сиял Млечный Путь, они услышали шум моторов. Чато патрулировали ночной Мадрид.
Мишель пожал Меиру руку: «Я знаю, ты найдешь немца».
– Найду, – юноша подтолкнул кузена:
– Иди, занимайся своим делом. Волк, – смешливо прибавил Меир. Он включил аварийный свет. Мишель вылез из машины и замахал приближающемуся поезду.
Петр Воронов приехал в штаб мадридского фронта, чтобы свериться со списками бойцов интербригад. Они с Эйтингоном хотели найти людей, которые могли оказаться полезными, в будущем. Социалисты и коммунисты их не интересовали. Члены партии охотно сотрудничали с разведкой СССР. Генерал Котов, наставительно, сказал:
– Добровольцы, как майор Кроу. Люди с образованием, с хорошими связями…, – Эйтингон помахал расшифрованной радиограммой из Парижа. У майора Кроу имелась младшая сестра, выпускница Кембриджа. Он состоял в родстве с известными английскими капиталистами, владельцами «К и К», его покойная мать была аристократкой. Летчик университета не заканчивал, но это ничего не значило. Сокол отзывался о нем, как о знающем, начитанном человеке.
– Он имеет доступ к новой технике, – устроившись в отдельном кабинете, Воронов потер глаза: «Накурили-то как». На фронте царила тишина. Франкисты, обломав зубы о прибывшее из Барселоны подкрепление, отошли на старые позиции. Среди колонн Дурутти было много анархистов и членов ПОУМ, но воевали они отменно.
Москва пока не присылала никаких распоряжений, относительно Сокола. Янсон летал на патрулирование Мадрида, обучал советских и западных добровольцев, и, как весело сказал Эйтингон, устраивал застолья. Они держали Сокола под присмотром, за это отвечал Наум Исаакович. В случае приказа об аресте Янсона, они отправляли изменника в Барселону, куда приходили советские корабли. В Испанию доставляли военную технику и специалистов, в СССР шел золотой запас страны. Петр в Барахасе не появлялся. Ему надо было найти Максимилиана фон Рабе. Немец, как сквозь землю провалился.
В кабинете было пусто, ветер шевелил развешанные по стенам плакаты: «Испанцы! Все на защиту Мадрида! Отбросим войска франкистов!». Петр, обычно, носил коричневую, республиканскую форму, но сегодня надел штатский костюм, с трехцветной повязкой.
Окно распахнули в теплый, томный вечер, звонили колокола. Завтра начинался праздник Мадонны Альмуденской, покровительницы города. Эйтингон хохотнул:
– Франкисты навестят церковь, налетов и атак ждать не стоит. Мы будем патрулировать город, но, мне кажется, все пройдет спокойно.
На улице слышалась музыка, шумела толпа. По дороге в штаб, Петр поймал себя на том, что надеется увидеть давешнюю, голубоглазую девушку. Спрашивать о ней Воронов не хотел. Слухи о его интересе могли дойти до генерала Котова, такое могло показаться подозрительным. Петр хорошо знал, какое значение на службе придается бдительности. Английские летчики свободно ездили в город, ходили в кафе, и танцевали с девушками.
– Они не только танцуют, – Петр, не выдержав, закурил сигарету, дыма было столько, что это ничего не меняло, – у майора Кроу местная невеста имеется. И не боится, вдруг она с франкистами связана…, – Петр вспомнил длинные, гладкие, смуглые ноги, в короткой юбке, стройную шею, с коротко стрижеными, белокурыми волосами, узкие бедра. Ночами, на безопасной квартире, Воронов просыпался, думая о ней. Он жил один, Эйтингон часто ночевал в Барахасе. Петр, все равно, не мог себе ничего позволить. Квартиру могли оборудовать техникой. Петр не знал, есть ли здесь камеры, но не хотел рисковать.
– В детдоме никаких камер не было…, – он лежал, закинув руки за голову, спрягая французские глаголы, ожидая, пока пройдет боль:
– И в университетском общежитии тоже было легче…, – Петр, невольно, улыбнулся. Ему, все равно, казалось, что девушка рядом. Он даже слышал ее легкое дыхание. Петру захотелось положить голову на смуглое плечо, и заснуть, обнимая теплую спину.
– Ты ее больше никогда не увидишь, – сердито напомнил себе Петр, занося в блокнот фамилии добровольцев и место их службы. Списки отпечатали по алфавиту. Он дошел до некоего Джона Брэдли, уроженца Лондона, двадцати одного года от роду, профсоюзного активиста. К сожалению, мистер Брэдли был, всего лишь, автомехаником. Судя по списку, он сражался в батальоне Тельмана. Подразделение, в составе двенадцатой интербригады, защищало университетский квартал. Воронов погрыз карандаш. Автомеханик им был ни к чему.
Дверь скрипнула, Петр поднял голову. В белокурых волосах играли золотые отсветы электрической лампы. Она стояла, в форменной юбке, в республиканском кителе, с потрепанной, холщовой сумкой через плечо. На рукаве виднелась трехцветная повязка. Розовые губы улыбнулись:
– Товарищ, у вас не найдется сигареты? Мы приехали с фронта, раздали пачки бойцам…, – фон Рабе велел Антонии молчать о том, что она журналистка:
– Такое подозрительно, милочка, – Макс погладил ее пониже спины, – мы не хотим, чтобы гость насторожился. Вы студентка, изучаете испанский язык, работаете переводчиком…, – Тони так и сказала. Юноша, покраснев, щелкнул зажигалкой. Наклонившись над огнем, Тони не стала сразу распрямляться. Поднимаясь по лестнице, она расстегнула верхние пуговицы кителя. Увидев белоснежную кожу, тускло блестевшую жемчугом, Петр даже забыл, что на столе лежат списки бойцов.
Тони бросила взгляд на машинописный лист:
– Так я и знала. Хорошо, что мы сегодня к университету не ездили, а были в Каса дель Кампо. Завтра попрощаюсь с Изабеллой, скажу, что мне надо в Барселону…, – Тони понимала, кто такой, на самом деле, автомеханик Джон Брэдли. Брат мог найти ее в любой момент, это был просто вопрос времени. Она присела на угол стола, покачав ногой:
– Вы из интербригад? – Тони кивнула на списки:
– Но у вас каталонский акцент. Я его слышала, я жила в Барселоне…, – круглое, гладкое, загорелое колено уходило под небрежно вздернутую юбку. Тони успела забежать домой и поменять обувь. На фронт она ездила в ботинках армейского образца, но танцевать в них было нельзя. Изабелла, в холщовом фартуке, на кухне, мариновала баранину:
– Мне теперь на работу не надо, – грустно сказала девушка, – музей окончательно закрыли…., – она помолчала:
– Хочешь, пообедай завтра с нами, я Стивена пригласила…, – Тони коснулась губами белой щеки:
– Я не хочу мешать, схожу куда-нибудь с журналистами…, – она улыбнулась:
