Он разглядел на столе у девушки какой-то рисунок, однако Макса видел сторож. Ему надо было покинуть Прадо без ненужных инцидентов. Макс, всего лишь, хотел узнать время отправления поезда на Валенсию и режим его охраны. Он мог бы рискнуть и дождаться самого Мишеля де Лу, но Макс, услышав, что француз, оказывается, сотрудничал с L’Humanite, изменил планы.
– Он помнит журналистов, – сказал себе фон Рабе, – он может задать ненужные вопросы…, – паспорт и удостоверение были сделаны отменно, в Берлине, но Макс не хотел провала личной, как он ее называл, операции.
Слушая рассказ Изабеллы о поезде, он писал в блокнот. Девушка улыбнулась:
– Рисунок Веласкеса мы получили только сегодня, из Хихона. Сеньор де Лу возьмет его на вокзал.
Макс отлично знал, где живет сеньор де Лу. Фон Рабе намеревался зайти к нему в пансион, вечером. На поезд нападать было, разумеется, бессмысленно. Состав шел по республиканской территории, под охраной. Он бросил взгляд на Веласкеса: «Отлично. Не картина, но тоже ценная вещь».
Месье Лоран распрощался, обещав прислать сеньоре газету, со статьей о том, как республика заботится о сохранении культурных ценностей. Проводив его взглядом, Изабелла вернулась к работе. Она стояла на стремянке, доставая последние папки, когда на пороге появилась белокурая голова Мишеля.
На вокзале Аточа, проверяя вагоны, Мишель говорил себе:
– Я поступил правильно. Нельзя размениваться, надо ждать любви. Момо меня любит…, – Мишель, каждый раз, вспоминая девушку, краснел:
– Зачем я это сделал? Она ждет, надеется. Доберусь до Парижа, и сразу с ней поговорю.
Мишель вспомнил руку кузины Антонии, у себя на плече: «Никогда больше я такого не позволю».
– С поездом все в порядке…, – позвал он. Изабелла, неловко переступила ногами. Стремянка закачалась, папки полетели на каменный пол. Мишель крикнул: «Стой спокойно, я подберу». Опустившись на колени, он замер. В свете реставрационного фонарика, на голове у Изабеллы, он увидел под стеллажом запыленную папку.
Они перебирали старые, пожелтевшие гравюры. Герцогиня, недовольно, сказала:
– Должно быть, одна из папок, присланных Национальной Библиотекой. У них плохо с описями единиц хранения…, – девушка поискала на папке штамп, – видишь, даже не понять, откуда все собрано.
– Из Франции, – Мишель внимательно, смотрел на гравюры:
– Судя по орфографии языка на подписях, семнадцатый век. Датированная вещь, – обрадовался Мишель:
– 1634 год, царствование Людовика Тринадцатого…, – перед ними, судя по всему, была чья-то частная коллекция. Мишель пожал плечами:
– Очень бессистемно. Виды городов, ботанические рисунки, иллюстрации к Библии. Хозяин, кажется, скупал все, что ему под руку попадалось…, – папка была старой, выцветшей кожи, с потускневшими, медными застежками. Мишель провел по ней пальцами:
– Дай-ка лупу и включи мою лампу.
Мишель реставрировал старинные инкунабулы. Он знал, что переплет книги может скрывать потайные карманы. Нащупав уплотнение в папке, Мишель даже задышал как можно тише. Изабелла принесла скальпель. Длинные пальцы порхали над переплетом. Он работал медленно, что-то бормоча себе под нос.
Мишель не хотел повредить то, что находилось внутри, хотя в тайнике мог оказаться совершенно ненужный документ. Мишель, однажды, нашел в обложке Библии шестнадцатого века долговую расписку.
Сначала он вытащил пожелтевшую, свернутую бумагу. За ней лежало еще что-то, но Мишель велел себе не торопиться. Почерк был четким, красивым, летящим. Чернила сильно выцвели. Он читал, не веря своим глазам:
– Дорогой Франсуа, если ты меня переживешь, знай, что содержимое папки скрывает самый ценный рисунок, из всех, что я когда-либо видел. Я приобрел эскиз в Нижних Землях, у старьевщика, не догадывавшегося об авторстве вещи. Картина, для которой делался набросок, к сожалению, утеряна. Нам остается довольствоваться линиями, оставленными рукой мастера из Брюгге. Всегда любящий тебя, Стефан Корнель.
Он слышал, как бьется сердце Изабеллы. Герцогиня, робко, спросила:
– Корнель, планироваший сады Люксембургского дворца? Твой предок, дальний. Я знаю, он работал в Испании, в Эскориале.
– Он здесь умер, – Мишель смотрел на записку:
– Он привез сюда папку, где хранилось лучшее, из его коллекции. Шевалье де Молиньяк, его друг, на месяц месье Корнеля пережил. Похоронил Стефана и сам умер. Им обоим седьмой десяток шел. Тело отправили во Францию, папка осталась здесь, и пролежала в Мадриде почти триста лет. Мастер из Брюгге, – Мишель глубоко вздохнул:
– Ладно, – сказал он себе, – я картину дедушки Теодора отыскал, по случайности. Но такое, такое…, – Изабелла помотала головой:
– Невозможно, Мишель. Два молодых куратора не находят в какой-то заброшенной папке рисунок, рисунок…, – она не могла произнести имя.
Мишель отложил записку:
– Я ему верю. Он был декоратором, художником. Он разбирался в таких вещах. Надо посмотреть…, – руки подрагивали. Сначала они очистили место на столе. Мишель напомнил себе, что, если месье Корнель прав, то рисунку пять сотен лет. Они должны были быть особенно осторожными.
Перед ними лежала бумага, плотной, флорентийской работы. Он рисовал серебряным карандашом, с добавлением охры. Мишель понял, что никакой ошибки нет. Это была та же рука, что и на «Святой Варваре», та же четкость линий, и проработка деталей.
Мишель видел эту руку в Лувре, почти каждый день. Он часто поднимался к «Мадонне канцлера Ролена», любуясь неземным, чистым светом, заливавшим полотно, изящной головой Богоматери, нежным лицом.
Обнаженная женщина, с распущенными, тронутыми охрой волосами, стояла в тазу, служанка держала наготове полотенце. Под ногами, мешалась маленькая собачка. На стене висело зеркало, с узорной рамой, в нем отражалась узкая спина купальщицы. Свет шел слева, через окно с мелким переплетом. Внизу они увидели подпись: «ALS IK KAN. 1433»
– Как я мог, – прошептала Изабелла:
– Бартоломео Фачио писал, что у племянника герцога Урбинского была картина, с обнаженной женщиной, со служанкой, с зеркалом. Мишель, остались только копии. В Антверпене и в музее Фогга, в Америке, очень плохого качества…, – Мишель видел антверпенскую копию. На холсте женщина отворачивалась, закрывая глаза. Здесь она глядела прямо вперед, откинув голову. Натурщица была худощавой, с плоской грудью, невысокой. Они разглядывали собачку, ковер на половицах, раму зеркала, испещренную завитушками. Мишель, тихо, сказал:
– В Лондоне, в Национальной Галерее, посмотришь на портрет четы Арнольфини. Ковер очень похож. Его рисунок, никаких сомнений.
Он посчитал на пальцах. В мире осталось двадцать три работы ван Эйка. Десять были подписаны и датированы.
– Теперь одиннадцать, – поправил себя Мишель:
– Давай его упаковывать, с Веласкесом. Когда я доберусь до Валенсии, я передам эскиз старшему куратору. После войны…, – он твердо повторил, – после войны устройте выставку, обязательно. И меня пригласите, – он, весело улыбнулся: «На твое венчание со Стивеном я не попаду, но сюда приеду».
Изабелла заворачивала рисунок: «Но если месье Корнель твой родственник…»
Мишель закатил глаза:
– Папка триста лет в Испании провела, пусть здесь и остается. И вообще, – рисунок скрылся под тонкой бумагой, – это ценность, принадлежащая всему миру. То есть, у него нет цены, конечно…, – Изабелла снабдила его папкой. Мишель поцеловал ее в щеку:
– Обещаю, все будет в полной сохранности. До сих пор не верю…, – он строго велел:
– Начинай диссертацию писать, в Оксфорде. Думаю…, – он обвел глазами пустынное хранилище, – когда-нибудь все закончится, и мы вернемся к мирной жизни.
Проводив Мишеля, Изабелла вспомнила, что Тони сегодня поздно вернется с фронта. Девушка спохватилась:
– Я не сказала Мишелю о визите корреспондента, месье Лорана. Ничего страшного, он просто журналист…, – ей надо было перенести оставшиеся папки в хранилище, и забежать на рынок. Завтра майор Кроу патрулировал город. Вечером Изабелла пригласила его на ужин.
– Только ужин…, – напомнила себе Изабелла, – и больше ничего.
Девушка собрала гравюры в папку месье Стефана:
– Все равно надо их описать. Порядок есть порядок. Коллекция триста лет лежала в разных закоулках.
Изабелла открыла чистый разворот кураторского журнала. Девушка, начала, красивым почерком:
– Номер один. Гравюра, датированная 1634 годом, изображение Нового Моста и острова Ситэ, в Париже….
Утром Мишель торопился на вокзал и не успел сложить саквояж. Расплатившись с хозяйкой, сварив себе последнюю чашку кофе, он отдал сеньоре Мартинес зерна: «Не везти же мне пакет до Валенсии». Сеньора приняла бумажный фунтик. Женщина, немного замешкавшись, перекрестила Мишеля:
– Хоть вы и коммунист, сеньор де Лу, но я видела, вы церковь навещаете. Храни вас святая Мадонна. Спасибо, что музей спасаете…, – сеньора Мартинес вздохнула. Мишель, в Мадриде, часто навещал храмы, рассматривая фрески и картины. После первой бомбежки, он пошел в маленькую церковь, по соседству с пансионом. Мишель преклонил колени перед распятием: «Господи, пожалуйста, вмешайся, сделай что-нибудь. Сказано: «Да не поднимет народ на народ меча, и не станут больше учиться воевать».
