— Ну и тошнотик, — подмечаю неодобрительно.
— Да просто нет аппетита. Перенервничала, наверное, — тихо произносит, елозя ложкой в борще.
— Успокаивайся. Никто из них тебя не тронет. Поняла меня? — голосом демонстрирую максимум уверенности. И она верит. Кивает.
— Те двое… Почему они пошли против Каримова? — наконец задает вопрос, мучивший ее с того самого момента, как она увидела их в зале.
— Потому что у них не было выбора.
Либо продолжать медленно подыхать в подвале дома, находящегося в непроходимом лесу, либо решиться на сотрудничество и обойтись малой кровью.
Парни предпочли второе. Запели в суде так, что Каримов охерел…
— А Руслан? Почему он в инвалидном кресле?
— Только не говори, что тебе жалко эту мразь, — презрительно фыркаю.
— И все-таки… Что с ним?
— Воспаление хитрости, — пожимаю плечом.
— Вы так считаете?
— Травмы, которые в пылу ярости нанес ему Ян, я про побои, — делаю на этом акцент, — были достаточно серьезными. Недаром обвинение давило на то, что сын собирался забить его до смерти.… Но, Дарин, сейчас в инвалидном кресле Руслан не нуждается, поверь. Уже даже кости все срослись, не то, что кишки…
Морщится, забирая грязную посуду.
— Цирк, да и только, — встаю, чтобы сварить нам кофе.
— Его ведь не посадят в тюрьму, да? Они будут оспаривать решение суда?
— Будут, но он по итогу все равно сядет, поверь.
— Что-нибудь придумают, откупятся, — предполагает, рассуждая вслух.
— Вряд ли что-то изменится. Слишком много людей пострадало по вине этого ублюдка.
— А как вам удалось их разыскать? — интересуется, не скрывая удивления и восторга.
— Секрет фирмы. Ты же сама признала, что я — крутой адвокат, — горделиво выпячиваю грудь.
— Признала…
— Даже отрок с тобой в этом вопросе согласится. Печально, что сам он не возжелал последовать моему примеру.
— Не получилось задавить авторитетом? — принимается мыть посуду вручную, хотя на кухне есть рабочая посудомоечная машина.
Хозяйка, блин, ни дать, ни взять.
— У Яна были все шансы построить успешную карьеру в сфере юриспруденции, но в последний момент он вдруг решил сменить учебное заведение. Теперь мне ясно почему, — сверлю ее обвиняющим взором.
— Не во мне причина. Просто у него душа к юрфаку не лежит, — на полном серьезе заявляет она. — Он у вас человек творческий.
— Тю… На одном творчестве далеко не уедешь и капусты не срубишь.
— Деньги — далеко не главное, — спорит, вытирая ладони о вафельное полотенце.
Держите меня семеро. Такие женщины еще водятся в нашем меркантильном мире?
— Ян очень талантливый. Жаль, что вы не придаете этому значения.
— Мужик должен иметь достойную профессию.
— Есть множество таких, в которых он мог бы применить свой талант.
— Ерунда, — раздраженно отмахиваюсь. — Вам-то, бабам, такая хрень кажется дико романтичной. Ты, кстати, если не лень, разбери бардак в его мастерской.
— Не уверена, что хочу, — отчего-то упрямится и краснеет.
— А чего нет? — нахожу ее реакцию довольно забавной.
— Вряд ли это — хорошая идея, — произносит она уклончиво.
Ай-да Ян! Гаденыш… Видать с искусства начали, а постелью закончили. Ее пылающие щеки тому подтверждение.
— Как вообще тебя угораздило связаться с моим мерзавцем? — подпираю подбородок ладонью. — Что привлекло? Внешние данные, то бишь мои гены, в расчет не берем.
— Не знаю, — разглядывает пол под ногами. — В нем удивительно сочетаются несочетаемые вещи. Вот только восхищение в секунду может смениться острым разочарованием.
— И чем восхищалась? — любопытничаю совсем уж по-бабски.
— Независимостью. Прямолинейностью. Смелостью, — принимается петь дифирамбы.
— Это не смелость, а бравада, замешанная на вседозволенности и гипертрофированной уверенности в себе, — фыркаю насмешливо.
Она вдруг вскидывает на меня взгляд, от которого, клянусь, самые настоящие мурашки по телу разбегаются.
— Ваш сын, невзирая на пережитый в детстве кошмар, бросился в огонь спасать мальчика. Это, по-вашему, не смелость?
Что еще за чушь?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Это было в Питере, во время прогулки нашей группы по Невскому проспекту. Квартира полыхала, ребенок был дома один. Если бы Ян не вытащил его оттуда, выбравшись в окно…
В памяти всплывают брошенные в пьяном бреду слова:
«Ты должен был спасти ее, чертов кусок дерьма. Хоть что-то стоящее мог сделать в своей жизни!»
— Господи, да вы представьте, как страшно ему было? Страшно снова не успеть.
Перед глазами стоит картинка двенадцатилетней давности. Восьмилетний Ян сидит на снегу. Стискивает бездыханное тело Алисы и просит ее вернуться.
Потираю виски, сжимаю челюсти до скрежета зубов.
— Вот видите… Что вообще вы знаете о нем? О его жизни?
Реагирую не сразу. И не так, как надо бы.
— Я знаю достаточно. Я был в курсе всего. Думаешь, не горжусь его победами в спорте, в учебе?
Немыслимо.
Это что сейчас происходит? Оправдываюсь?
— Это все не то… Я о том, что творилось у него вот здесь, — прикладывает ладонь к груди.
Между нами повисает напряженная пауза.
Крыть мне нечем.
Где-то там, глубоко внутри, на секунду восстала из пепла совесть.
— Я вот рискнула туда пробраться, но обожглась. Инициатива не всегда уместна и, как говорят, наказуема… — первой прерывает затянувшееся молчание.
— Скажи, Дарин, твое отношение к моему сыну изменилось, после того, как ты узнала некоторые… подробности его биографии?
— Нет, — ни секунды не раздумывает над ответом.
— Тогда что происходит?
— Дело не в его душевной болезни…
— Я, кстати, отнес ему твои книжки. Те, которые ты напрасно таскала в СИЗО.
— Уже неважно.
Не слепой. Еще как важно, причем для обоих.
— Отпрыск доволен, просил передать спасибо и страстный поцелуй. Иди сюда, передавать буду, — тяну к ней свои загребущие лапы, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.
— Игорь Владимирович! — пищит, уворачиваясь. — Лжете и не краснеете. Я отлично знаю Яна и поведение, которое вы описываете, для него нетипично.
Перегнул похоже. Раскусила.
— Торкает его от тебя не по-детски, — взъерошиваю волосы на ее макушке. — По-моему, это очевидно.
— По-моему, все его действия говорят об обратном, — начинает злиться.
— Много ты понимаешь, глупая. Навестишь его? Я договорюсь с врачом.
— Нет, — решительно противится она. — Я к нему больше ни ногой. Конец значит конец, и давайте не будем обсуждать это.
Конец. Уж не мой ли придурок из лучших побуждений так решил?
— Видела бы ты его бритую голову, — не могу не поделиться.
— Это шутка? — моментом меняется в лице.
— Вот и я говорю, дебилоид. На уголовника не канает, но выглядит это странно. Я привык уже к его патлам, а тут нате, здрасьте.
Неопределенно ведет плечом и вскидывает бровь. Небось даже представить подобного не может. Ян Кучерян и без кудрей. Моветон.
— У тебя ко мне был разговор, — напоминаю, разливая кофе по чашкам. — Сядь.
— Это касается одной женщины, которую поместили в наш центр, — взволнованно вздыхает.
— Ты про этот ваш дом престарелых? — шарюсь на полках в поисках пиалы с конфетами. Сам их не жру, но девчонка вроде как любит сладости.
— Да.
— Выкладывай.
— Филатова Мария Сергеевна — наш новый постоялец и бабушка моего преподавателя. Еще до новогодних праздников он увидел меня в центре и попросил повнимательнее за ней приглядывать.
— За бабло? — прищуриваюсь.
— Деньги предлагал, но я отказалась.
— И почему я не удивлен, — бормочу, усмехнувшись.
— Мне за мою работу платят зарплату и в чужих деньгах я не нуждаюсь, — тоном дюже правильной училки поясняет она.
— Похвально…
— Так вот, Денис Андреевич… он… Мы… — стопорится как заевшая кассета.
— Говори уже как есть, — вижу, что по какой-то причине жмется.
