Сама Бобылева, казалось, пребывала в состоянии странного коматоза. На УЗИ ревела, а потом вот глубоко ушла в себя…
Мне было страшно, а уж ей подавно. Пальцы, до хруста стиснувшие шариковую ручку, дрожали. Она все никак не решалась подписать согласие на медицинское вмешательство, и меня вдруг перемкнуло.
Помню, как выдрала листок из ее рук, бросила короткое «вставай-одевайся» и начала суматошно собирать ее вещи.
Плохо осознавали, что делаем, но покинули это место с легким сердцем и больше туда не возвращались…
— Я так переживала, что вся жизнь под откос идет, а оказалось, что Степка — и есть моя жизнь. Остальное на второй план ушло. Наверстается, — повторяет отрывок из эмоционального монолога матери.
Надо сказать, что та тепло встретила дочь на пороге родного дома. Без скандала и осуждения.
«Ничего, поднимем и Степку. Поможем, чем сможем».
И Ритка наконец выдохнула…
В академии до последнего скрывала живот, а потом вернулась к родителям и с головой ушла в предстоящие заботы-хлопоты.
Антон Яковлев, тот который Степкин отец, на новость о существовании ребенка отреагировал как самый настоящий… Нет, не мужчина, трус. Ни на шутку испугался замаячившей на горизонте ответственности и того, что Бобылева начнет с ним судиться.
Ритка сказала, что после рождения Степана родители Яковлева приезжали в деревню. Требовали сделать тест ДНК и поделились предположениями относительно того, что Бобылева — охотница за деньгами и под их сына легла целенаправленно.
Угрожать даже пытались, да так и обомлели, когда Риткин батька ружье со стены снял со словами «вон пошли ироды, не то пристрелю».
— Ну хватит нюни распускать, меланхолики! Давайте, кто там следующий на очереди? — ободряюще забивает повисшую паузу Вершинина.
Слово берет Сашка. Долго и красиво говорит, ласково треплет меня за уши, а потом под гитару исполняет несколько своих песен.
Тикают часы на стене. Нас немного, но в маленькой общажной комнатушке душно и тесновато, хотя это не мешает ребятам веселиться и вспоминать интересные истории из прошлого. Они шутят, активно поедают салаты, по традиции приготовленные Ингой в паре с Левицким, и не скупятся на теплые поздравления.
Вот вроде хорошо все, спокойно, а на душе кошки скребут…
Дурное предчувствие с самого утра терзает, и потому когда раздается деликатный стук в дверь, ничего хорошего я уже не жду.
— Войдите! — великодушно разрешает Инга.
Оборачиваюсь. На пороге стоят мои родители. Люди, которые меня вырастили и воспитали.
Я не общаюсь с ними уже ровно год. На звонки не отвечаю, сообщения удаляю, даже не прочитывая и, что самое интересное, мук совести при этом совершенно не испытываю.
— Здравствуйте, — приветствует их Левицкий.
— Добрый день.
— Мам, пап, вы чего здесь? — озадаченно осведомляется Леша.
Пока они, раздеваясь, топчутся у двери, Ритка принимается тихонько выпроваживать немногочисленных гостей на кухню.
— Да вы садитесь, че уж, раз явились, — довольно резко бросает в их сторону проходящая мимо Харитонова.
Она единственная из присутствующих знает правду. Оттого и злится. А вот я до определенного момента вообще никаких эмоций не испытываю…
— Ой, Дарин, что ж это я стою! С днем рождения! — суетится мама Наташа.
Вкладывает мне в руки хризантемы, коротко целует в щеку и ставит на стол упакованный в пластик торт. Три шоколада. Мой любимый.
— Саш, — толкает мужа в бок, и тот молча достает из кармана маленькую бархатную коробочку.
«Пьет папа Саша», — с грустью думается мне, пока я за ним наблюдаю.
Отмечаю месячную щетину, мешки под глазами и неопрятный вид. Выглядит он не очень…
— Мы с миром пришли, Дариночка. Ну негоже близким людям обиды так долго друг на друга держать, — усаживаясь на кровать Инги, сообщает мама Наташа.
— Я не держу, — выпрямляю спину и невольно дергаюсь, когда Леша инстинктивно берет меня за руку.
— А что же тогда? — она достает из кармана носовой платок. — Бойкот нам на пару объявили. Ни слуху, ни духу. Что один, что второй.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— А то ты не знаешь почему, — цокает языком Алеша. — Выставили девчонку в ночь из дома. По-человечески это, ма?
— Не так все было, — принимается уверять она. — Даша сама вспылила. Убежала, ничего не разъяснив.
— Я ее к тебе отправил в надежде, что ты поддержку окажешь. А ты…
— Ну вот что, — вмешивается папа Саша. — Не смей в таком тоне разговаривать с матерью!
— Ой молчи вообще, бать, — отмахивается Леша. — Тебя где тогда носило? Да ты хоть знаешь, что тут происходило…
— Леш, — перебиваю сразу же. — Не надо. Пожалуйста.
— Ни к чему, ты права, — кивает, перехватывая мой умоляющий взгляд.
— Нет уж, сказал «а», говори «б»! — не унимается отец.
Они с Лешей начинают бурно пререкаться друг с другом и, как всегда, остановить это практически невозможно.
— Ой, ну что же мы как не родные в самом деле! Нельзя так! Саш! Алешенька! Давайте не будем!
На секунду их голоса затихают.
— Доченька, мы вот тебя по телевизору увидели. Папа так тобой возгордился! Позвал меня. Смотри, говорит, наша Даринка за московское «Динамо» играет!
Возгордился.
До подкатывающей тошноты.
— Галка позвонила. Ей Володька все уши про тебя прожужжал. Велел телевизор включить. А она до сих пор не верит, что это ты… Завидует!
— Можно один вопрос? — опускаю голову и пытаюсь сглотнуть, физически ощущая вставший в горле ком.
— Задавай конечно, — с готовностью соглашается она, не подозревая, о чем пойдет речь.
Киваю и делаю глубокий вдох. Потому что легким катастрофически не хватает воздуха.
Вот оно, накатило враз. Сдавило грудь точно тисками…
— Будь я вам родной дочерью, тоже взяли бы деньги от Абрамовых? — поднимаю взгляд.
Мама Наташа разительно меняется в лице. Бледнеет, краснеет поочередно.
Папа Саша замирает с открытым ртом, а Леша… Леша стискивает мои пальцы так сильно, что больно становится. Но разве эта боль сравнится с той, что выжигает меня изнутри?
— Взяли бы? — дрогнувшим голосом озвучиваю свой вопрос еще раз.
— Мы… Мы… — заикается женщина.
— Даша, что это значит? — волнение брата, подобно электрическому заряду, передается и мне.
Поворачиваюсь к нему. В глазах парня — полнейшая растерянность.
— Пусть сами расскажут, — отвечаю тихо.
Стоило, конечно, сказать ему, но, увы, тогда я не нашла в себе сил на это. Элементарно испугалась его реакции.
— Дариночка… Ну что за глупости такие-то? — разнервничавшись, лепечет мама Наташа. — Ты с чего…
— Я документы видела, — перебиваю резко. — Знаю, что родом из Одессы. Отец был священником, а мама учителем. И что погибли они тоже знаю.
Справа от меня шумно выдыхает Лешка, но снова посмотреть на него я не могу.
— Ой, Саш… — мама Наташа ударяется в слезы.
— Почему вы не рассказали мне?
— Дарин, но как же?! Саш… — ищет поддержки в лице мужа.
— Я говорил тебе, что так будет. Говорил, — раскатом грома ревет ей в ответ.
Она закатывается воем. Плечи ходят-ходуном.
— Посмотри, что ты наделала! — это он явно ко мне обращается. — Сидишь, на судьбу жалуешься, жертву из себя корчишь.
— Я не жалуюсь.
— Вырастили с пеленок! Выкормили! Образование дали! — отец багровеет с каждой секундой все больше.
— Я благодарна вам за это, — признаю совершенно искренне.
— Переезд в Москву. Гимназия. Репетиторы. Один из лучших вузов страны. Все, что ты имеешь сейчас, — наша заслуга! — кипит, тыча в меня пальцем.
— Да ни черта, — глухо отзывается Лешка. — Она сама…
— Сама, — кривится тот в ответ. — Говорил я тебе, Наташа? Говорил, что так будет? Вот оно как! Выросла, отблагодарила за то, что в детском доме не оказалась!
— Ой, Сашааа, Сашаааа, — рыдает жена. — Дарин!
Бросается ко мне, но я вообще никак на ее объятия не реагирую. Застыла каменным изваянием. Разве что непрошенные слезы льются по щекам.
