Родом он из семьи «бегунов», а «бегуны» эти по своему учению оказались весьма близкими к учению, которое граф Толстой потом начал проповедовать: к толстовскому «неделанию». По вере бегунов, царская власть — апокалипсический зверь, икона — его власть гражданская, а тело наше — власть духовная, ибо тело заставляет подчиняться Дух человеческий. Казенная государственная печать — печать Антихриста. Так как открыто бороться с этим зверем нельзя, то следует бегать от него, уклоняться от работы на него, от повинностей, от присяги, от паспортов, от солдатчины, вообще ничего не делать, что зверь требует. Это пассивное уклонение от борьбы с государственным злом, это неделание, роднящее бегунскую веру с толстовской, сблизило Синева с Григорием Кудышевым. Но пытливый ум человека из бегунов толкал его к поискам путей, как положить конец царству Антихриста. Болтался он по разным сектам, правду Божию отыскивающим, и все критиковал, пока в тюрьму за распространение ложных слухов о манифесте царском касательно земли не попал: там с «политическими» столкнулся, социализма маленько понюхал и почуял, что вот тут-то самая правильная дорога к правде и сокрыта. Когда тюрьму отбыл и снова в Никудышевку вернулся и стал на хутор похаживать, — акушерке ничего уже не стоило растолковать ему веру правдоискателей-интеллигентов. И вышла помесь бегуна, толстовца и социал-революционера.
Святой ключ в оврагах есть. Сказывают, что родник бьет из глубин Святого озера, с того места Града Незримого, где Главный собор стоит.
Тут много чудес бывает. Однажды в роднике том цветок всплыл красоты необыкновенной, такой цветок, каких на земле никто не видывал, и дух от него — как из кадильницы. Не иначе как из садов Града Незримого принесен водой. Хотела одна женщина тот цветок из воды рукой достать, а он вспыхнул, как солнышко, и пропал! Рукам греховным не дался!
Собрались у чудесного родника люди Божии и поют песню о Правде и Кривде:
Не два зверя собиралися, не два лютых собегалися:Правда с Кривдою сходилися, меж собой дралися — билися…Кривда Правду переспорила, ушла Правда к Богу на небо,Ко Христу, Царю Небесному…Пошла Кривда по Земле гулять…И от Кривды Земля всколебалася.[417]
Смиренно, с воздыханием прослушали песню люди Божии, а Глеб Синев смущает их:
— Правду-то господа съели. Стих верно сказывает: нет правды на Русской земле.
А с мужиками, какой они веры ни держатся, только заговори про господ и землю, сейчас же старые болячки заноют:
— Верно!
Один мужичонко из певших про Кривду сейчас же на эту удочку поймался.
— Для чего Господом Богом земля сотворена? Сотворена для всех людей, чтобы в поте лица, по приказу Бога, ее обрабатывать. А вот я — безземельный и приказа Божьего выполнять не могу, хоша и желал бы…
— По грехам нам и страдания, — шепчет бабенка, а Синев ей:
— А они что, безгрешные, что ли? Тут не в грехе нашем дело, а в глупости, бабочка. Ни земли, ни воли народу не будет, покуда сами дураками будете! Антихристу служите! Вот погляди: чей портрет? Протопопа Аввакума. А что под ним написано? Слова его…
Прочитал Синев подпись под портретом, огляделся по сторонам:
— Как понимать эти слова? Про царя написано. Правду сказал, а что с ним за это сделали? На огне сожгли. Вот она где, кривда-то! Вот почему Правда с Русской земли ушла…
— Да будет Воля Твоя яко на небеси, тако и на земли!
— На Бога надейся, а сам тоже не плошай!
Вмешивается старичок подслеповатый, дальний, со скитов черемшанских:
— Нет ее, правды, на русской земле, — правильно. Одначе должна прийти она. Вот какое видение имел у нас один старец жизни праведной…
Блуждал он около Волги, в пещере жил и ягодой питался. Вот раз ползает по травке в тех местах, где разбойник Стенька проживал, и слышит стон, такой стон, что у старца душа заболела. По стону слыхать, что великое страдание где-то человеческое поблизости свершается. Вот и пошел он на этот стон человеческий. Прошел мало ли, много ли, видит человек на земле в кустах лежит, а на груди у него птица — орел двухголовый — сердце ему терзает, инда кровь ручьем бежит. Слезами жалости восплакал старец, Божий угодник, и взмолился: «Господи! Почто послал муки такие человеку незнамому?» И вдруг это голос ангельский в сиянии огненном от крыл его: «Не молись и не проси за человека этого! Крови много пролил! Встань и иди своею дорогою!» Однако старец не смирился: «Не встану, пока не помилуешь. Господи, страдальца сего!» Упал ниц, восплакнул слезами горючими и больше не помнит ничего, сон нашел приятный на праведника. А когда проснулся, нет ничего. И не понимает: не то видение имел, не то приснилось ему это. Пошел себе. Молитву поет да ягодки щиплет. И вдруг зрит, что на обрыве волжского брега стоит агромадный человек. Подошел старец и спрашивает: «Что ты за человек?» А тот ему: «Тот самый, за которого ты помолился». За что же, спрашивает старец, тебе такие страдания посланы? А тот ему: «Я — Стенька Разин![418] Поди, — говорит, — и скажи православным нехристям, что пройдет триста годов и, если на Руси по-прежнему будет кривда царствовать, я второй раз по всей Русской земле пройду и будет мой приход горше первого: всю землю Русскую слезами и кровью вымою…». Сказал и пропал…
— Так оно и должно быть, потому что одной молитвой ничего не сделаешь, — вмешался стоявший за спиной Синева Костя Гаврилов. — Правда-то к нам с Креста, на котором Христа распяли, пришла, кровью Христа она была куплена. Кровью только кривда и смоется, господа!..
Посмотрели люди Божии на Костю: с виду свой, а речь барская, и с лица больно нежный, чистенький.
— А как же, по-твоему, правду-то искать?
— Да вот так же, как Стенька Разин искал!
Замолчали. Покашливать стали, исподлобья на Костю поглядывать. Потом старичок подслеповатый сказал:
— А почему такое страдание Господь назначил разбойнику сему? Столько веку прошло, а все сердце ему клюет птица-орел? А потому, что много крови человеческой пролил! Не прощается это, господин хороший… Ибо сказано нам: «Не убий!..»[419]
— Для дураков это и сказано. Чтобы на царствие небесное надеялись, а на земле в рабстве у царя, у помещиков да у попов оставались!
Сразу все возроптали. Синев за рукав Костю незаметно дернул: помолчи, дескать! Но было поздно — всех возмутил:
— Стало быть, Христос это для обману сказал?
— Не Христос, а Моисей это сказал! Он же сказал: «Око за око, а зуб за зуб…»[420]
— А ты что, Моисеева закона, что ли?
— Зря, господин, народ мутишь! Христос сказал нам по-другому. Вам, говорит, сказано: «Око за око и зуб за зуб», а я говорю: «Кто ударит тебя по щеке, подставь ему другую»[421], и когда в садах Гефсиманских апостол Петр меч выхватил, Господь сказал ему: «Не смей! Взявший меч от меча погибнет!»
— Ты сам что же, новой веры какой, что ли? Нехристианской?
— Лапти-то надел, а видать, что барин!
— Вот за такими-то надо бы урядникам смотреть, а они заместо того к нам привязываются…
Подтолкнул локотком Синев спутников, и те поняли, что лучше им помолчать, а сам заговорил, успокаивать начал:
— Не следует властей в разговоры впутывать! И так лезут, а ежели еще сами будем им помогать, так лучше совсем в молчании ходить…
— Язык-то без костей! Ушли уж… Сами не понимают, что болтают…
— Верно. Язык мой — враг мой…
Струсили-таки Костя с акушеркой. Юркнули в толпе и покинули овраги. Потом ссориться стали. Марья Ивановна на Костю обозлилась. Во-первых, пропаганда — дело непустяковое и требует большой подготовки и опытности, а главное: марксист и лезет к мужику!
— Идите к рабочим! Для вас крестьянство — буржуи.
— Да, с дураками трудненько разговаривать!
— Да и вы неумно говорили. Предоставили бы Синеву, лучше было бы… С вами арестуют еще… До свиданья! Я не желаю с вами…
Разошлись в разные стороны.
А вот у Синева дело хорошо идет, потому все чувствуют, что — «свой человек».
Подошел Синев к другой кучке людей — здесь про сотворение человека разговор идет:
— Како сотворен человек бысть?
— По образу и подобию Божьему!
— Правда, да не вся! Вот как было. Когда Сатана был низвержен с небес, он владыкой на земле оказался. Владыка — владыка, а царствовать не над кем. Что делать? Слепил он из глины подобие человеческое, а оживить не может. Узрел то Господь с небеси и совершил чудо[422]: дыханием своим дохнул в лицо творению Сатаны, и подобие ожило и человеком сделалось. Вот и вышло, что плоть наша от дьявола, а душа от дуновения Божьего. В нас и божеское, и дьявольское, добро и зло, две воли: одна — к земле, другая к небеси устремляется. Какое же, братие, наше назначение? Побеждай в себе дьявола! Старайся не дьявольским, а Божиим рабом содеяться…
