что произошло, воеводе, казалось невозможным, чтобы на таком небольшой расстоянии от крестоносцев находился Локоток. Безграничное доверие, какое он складывал на одну жену, его успокаивало.
Он думал, будет ли возможно попасть к Локотку и, прежде чем рассветёт, вернуться незамеченным в шатёр?
Не спрашивал, однако, не говорил ничего – ждал…
Затем вдалеке послышалось ржание коней, а те, на которых ехали, весело на него отвечали. Ничего ещё, однако, видно не было, их окружала лесная темнота, а пуща была непроходимая и густая…
Нескоро они почувствовали в воздухе дым, это был второй признак приближения к людям… наконец появились какие-то мерцающие огоньки между ветвей. Едущий впереди замедлил шаг.
Они остановились на опушке леса. У их ног внизу была долина у речки, разложившаяся широко, в которой можно было догадаться о лагере.
Они потихоньку направились к долине…
Тихо лежал на вид спящий, но в действительности бодрствующий и как бы притаившийся лагерь. От шатра к шатру сновало много пеших людей, в доспехах, при мечах, следящих за порядком.
Это не был тот шумный и пьяный лагерь крестоносцев, но что-то наподобие засады, выжидающей подходящей минуты, чтобы броситься на неприятеля.
Воевода заслонил лицо капюшоном… ехал неспокойный, оглядываясь на Халку, которая, как только дорога позволила, поравнялась с ним.
Посередине был обширный плац, обведённый верёвкой, на нём большой серый приземистый шатёр и, как несколько грибов, выросших из земли, несколько меньших шатров по бокам.
Тут ходила более плотная стража. В большом шатре через полотно был виден свет изнутри.
Проводник спешился, а по его примеру слезла с коня воеводина. К ним навстречу уже шёл мужчина высокого роста, которому женщина шепнула несколько слов, и, таща за собой поспешно мужа, подошла с ним к шатру.
Он давал делать с собой, что хотела… не говорил ничего…
Сопровождающие их люди остались в некотором отдалении.
Когда они так ждали у двери шатра, воеводина приблизилась к мужу, схватила его руку и, прикладывая её к устам, воскликнула, взволнованная, голосом, в котором слышалось рыдание:
– В твоих руках наша судьба, наша честь… жизнь… всё…
Затем подняли заслонку, изнутри вырывался свет, и на светлом фоне выступила маленькая знакомая воеводе фигура короля, который сам выходил к нему на порог.
V
Молчащие, они приближались друг к другу; король, такой, каким бывал в наиболее тяжёлые минуты жизни, каменный, неподвижный, окаменелый и сильный, воевода – взволнованный, беспокойный, униженный, возбуждённый борьбой с самим собой, неуверенный, что предпринять, пришибленный и гордый одновременно.
От одного слова, от звука его голоса могло зависеть всё…
Винч также не спешил говорить, а король смотрел на него терпеливо и ждал. Мерили друг друга глазами. Локоток своим спокойствием победил его, воевода был вынужден опустить взор.
Не в состоянии дождаться от него слова, потому что Винч, как виноватый, стоял с опущенной головой, немой, уже не смея поднять к нему глаз, король шепнул тихо, голосом, в котором звучала храбрая и неустрашимая боль:
– Не так мы с тобой должны были встретиться, не так!
Из груди Винча вырвалось что-то невразумительное, как рыдания и запутанные слова.
Локоток вытянул к нему руки.
– Ты пришёл сюда, поверил мне, это уже большой шаг сделал – с Божьей помощью и остальное доделаем.
Говоря это, король пошёл на середину шатра, скромно и почти убого, как всегда, устроенного, – воевода поплёлся за ним.
Затем, подняв глаза, заметил вдалеке стоящего рыцарской и панской фигуры, но с мягким выражением лица, молодого Казимира – и побледнел от его вида.
Припомнил ему унижение, он, что был причиной всего инцидента.
В эти минуты облитый кровью, которая выступила на его лице, воевода, быть может, отступил бы, если бы королевич не подошёл к нему с протянутой рукой. Не сказал ничего, но показал, что не помнил вины и готов был её простить.
Воевода, который чувствовал себя виноватым, был сломлен добротой обоих, склонил голову, показывая себя готовым на всё, послушным.
– Слушай, Винч, – отозвался король, когда молодой пан немного отступил, не желая вмешиваться в начало разговора, свидетелем которого стал, – слушай, Винч, ради ран Спасителя, из-за любви к этой короне, которую ты помогал мне добыть и присоединить, из-за прежней твоей привязанности ко мне, заклинаю тебя, – шаг свой несчастный исправь! Мы (тут он указал на сына), обо всём забудем, я торжественно тебе в этом клянусь! Спаси, не меня, не нас, но Польшу. Я ради этой короны ни один раз жизнью рисковал и сегодня готов её отдать! Ты её не губи и не отдавай в руки чужим.
Винч положил руки на грудь и простонал:
– Мой пане!… – голос ему изменил.
– Видишь, что эти злодеи, с которыми ты в союзниках, делают с нами. Ты уже испытал их, – говорил король. – Уничтожили эту твою и мою Великопольшу, растоптали её, опустошили, обокрали. Никому они не простят, и тебе. Погубишь страну, погибнешь ты!
– Пане! Милосердный пане! – начал воевода. – Ах! Виноват… но вы меня, старого, в самое сердце пронзили, унизили и оскорбили… Я обезумел от боли.
– Я? Чем? – прервал король. – Винч, ты сам взвесь и посуди! Я сам готов сыну место уступить, а ты хотел, чтобы я дал тебе приоритет перед ним? Всё же он, даст Бог, удержит его на голове, будет корону носить; а то, что ты будущему королю главенство должен был уступить, – разве это было унижение?
– Воевода, – отозвался Казимир издалека мягким голосом, – я уважал тебя и был бы рад слушать твои советы, как отцовские. Злые люди подстрекали против меня… и они есть виновниками ссоры. Я тебя оправдываю.
Затем король, помолчав, добросил:
– Слышишь, Винч! Мы прощаем тебе оба! Возвращайся к нам, возвращайся…
Воевода выдохнул из глубин груди.
– Пане, – шепнул он, колеблясь, – что же сегодня делать? Я в их руках – увы! Захочу вырваться, вырежут нас до ноги эти убийцы. Со мной почти весь мой род…
Король, прислушиваясь, стал не спеша приближаться к нему.
– Лишь бы наименьшее подозрение возникло, это им нужно, – продолжал далее воевода, – окружат нас, как зверя в лесу, наши силы с ними не сравняются – погибнем все. Что кому после этого!
– Погубить себя было бы неразумно, – прервал живо Локоток, – этого я от вас не хочу, не думаю этому подвергать. Конечно, останься с ними, иди. Вовсе не выдавай то, что будешь иметь в сердце и мысли. Я давно их преследую, шаг за шагом следую за ними – близка, мне кажется, минута, когда брошусь на них, в то время, когда будут меня менее всего ожидать. Ежели не
