это предательство, совершённое в воодушевлении.
Винч стоял мрачно задумчивый, дёргая кафтан на себе.
– Нет, не может это быть, – проговорил он. – Я моей головы ему не понесу. Он меня простить не может, потому что в ваших только мозгах роится такое примирение. Это не мужская вещь. Нет. Нет. Я знаю себя – не прощу ему никогда моей кривды, я его знаю – он никогда не вернёт мне милости. Я должен погибнуть…
Он не окончил.
– Король простит, – после минуты молчания уверенным голосом отозвалась Халка.
Винч всмотрелся в неё.
– Откуда ты это знаешь?
– Знаю, конечно, – повторила она, – простит.
Воевода приблизился, неспокойный.
– Говори, – начал он торопить, – откуда ты прибыла? Кто тебе поручил? Говоришь это от себя?
Воеводина немного постояла, как бы искала в себе вдохновения, что должна была поведать, что смолчать. В неё вступила отвага, щёки слегка зарумянились.
– Я еду оттуда, – сказала она, – где могла несомненно узнать о том, что думает король. Не поручали мне ничего, потому что я не знала, попаду ли сюда, но своей головой ручаюсь – простит! Будешь ему, как был, советом и вождём… забудет, что ты согрешил. Езжай за мной, езжай… умоляю.
Она заметила колебание мужа и начала настаивать.
– Мой Винч, ты знаешь, как мне дорога твоя честь. Заклинаю тебя, не связывайся с ними. Тебя гнев ослепил, ты кроваво заплатил за это. Ещё есть время – езжай за мной… мы всё исправим.
Эта неожиданно сверкнувшая воеводе надежда ввела его в ступор – боролся сам с собой. Халка приблизилась к нему и, кладя на плечо руку, более мягким голосом начала потихоньку:
– Лагерь короля недалеко, крестоносцы о нас не знают, опьянённые своими лёгкими победами. Напились крови. Король их преследует, гонится за ними, выжидая только минуты. Езжай со мной… Ночь черна… Вернёшься раньше наступления дня.
Винч едва мог поверить своим ушам – значит, Локоток был так близко! Преследовал крестоносцев! Не боялся их и поджидал их.
Безумие могло перевесить!
Если бы не жена, которой он доверял, едва ли это ему было возможным.
С интересом, он начал спрашивать о короле Владиславе, но Халка, не будучи уверена в обращении, имела то решение, что оборотов его выдавать не хотела. Она опасалась, не станет ли невольно причиной его гибели.
– Я пришла сюда за тобой, чтобы тебя из их когтей вырвать, – сказала она, – хочешь со мной к королю? Поедем… нет?.. Зачем тебе знать о том, будет ли тебя преследовать? А я бы тебя разве отдала его мести!
Она отступила, сама возмущённая этой мыслью, и стиснула уста.
Выждав минуту, Халка упала перед ним на колени, начала обнимать его ноги.
– Слушай, едем со мной. Я за твою жизнь и безопасность отвечаю. Вернёшься целым, договоришься с ним или нет. Мне дали на это слово. Королевское слово – свято… езжай со мной.
Сквозь ум воеводы прошло всё, что он выстрадал от крестоносцев, от своих, проклятие Добка, упрёки собственной совести; вдруг с такой порывистостью, как бы сам себя опасался, схватил шлем и плащ, ничего не говоря. Халка живо, словно в неё с надеждой вступила новая жизнь, начала помогать ему одеваться.
Она уже не нуждалась в словах, она знала человека… решил ехать. Сердце её билось невыразимой радостью, глаза блестели слезами счастья.
Воевода с лихорадочной поспешностью припоясывал меч, брал и набрасывал на себя одежду, глаза его летали по шатру – но не говорил ничего.
Не звал даже Влостка, потому что и ему доверять не хотел. Он задул догорающую лампу, подал жене руку… Шли уже из шатра прочь… не спрашивал даже, как выйти из лагеря, как должны были достать до короля, доверял жене, а терять ему уже было нечего… не заботился ни о чём.
Когда вышли из шатра, Халка немного заколебалась, ища кого-то глазами; две неподвижные тени стояли неподалёку. Они пошли к ним.
Ночь была чёрная – ветер, который успокоился, минутами срывался снова, перелетал, вдруг, шумя, и падал, небо закрывали тучи, среди которых кое-где показывались бледные звёздочки и исчезали.
Халка шла смело даже до того места, на котором заметила двух неподвижно стоящих мужчин.
Один из них подошёл к ней ближе и, узнав, двинулся вперёд, указывая дорогу. Другой остался за ними в тылу.
Воевода, который не спрашивал ни о чём и давал себя вести, опережая эту таинственную фигуру, что их сопровождала, бросил на неё взгляд и ему показалось, что узнал одного из своих. Только таким образом объяснялось, что Халка в лагере попала в его шатёр.
Были тут такие, что ей помогали. Ведущий их шёл осторожно впереди, обходил шалаши, а прежде всего, недогоревшие костры, свет которых мог их выдать. По-прежнему шли через лагерь, занятый военными людьми… и не было необходимости в прибытии крестоносцев, среди которых находиться было небезопасно.
Это пешее ночное шествие продолжалось довольно долго, потому что крики и шум неподалёку вынуждали их останавливаться, ждать, оглядываться, чтобы не попасть в руки слуг и сброда, которых были полны обозы.
Так наконец вырвались на луг, посреди которого привязанные кони более бедных людей паслись под надзором челяди. Но та спала уставшая…
Сбоку стояли кони и люди. Ожидали, или нет, воеводу, но иноходец для него ждал осёдланный. Халка, которая раньше не раз в счастливые времена сопровождала мужа на охоту, первая оседлала поданного ей коня; двое человек, сопровождающие их до сих пор, вскочили в сёдла. В молчании, тихо ступая, двинулись от границ лагеря, лугом, над речушкой, к чёрной лаве лесов, стоящей вдали. Сведущий проводник, несмотря на ночь, вёл с такой уверенностью, словно с завязанными глазами мог туда продраться.
Когда цокот копыт в лагере уже услышанным быть не мог, пустили коней более живой рысью. Воевода, едущий рядом с женой, с повисшей на грудь головой, не отворяя уст, весь в себе замкнутый, давал вести себя, не показывая признака жизни.
Халка, с открытым лицом, по которому стегал ветер, напрасно смотря вдаль открытыми глазами, словно хотела победить темноту, спешила, то немногословно торопя ведущего, то обращаясь к тому, который ехал за ними.
Она была взволнована – давала приказы, чувствовала себя вождём…
В лесу стало ужасно темно и дорога была почти не различима. Тут уже самый лучший проводник не мог ничего, но стал за него инстинкт животных; кони чувствовали место, из которого вышли и где остались другие. Их свободно пустили…
Тесная тропинка не позволяла ехать иначе, как гуськом, и жена пустила воеводу перед собой, сама оставаясь в тылу.
Грезящему о том,
