римские сказания и повесть о греческих древних героях, осаждавших Трою, чел удивительные сказания старины, о коих там, на Москве, уже и памяти нет. И что? Даже его стремянный, Онька, не ведает грамоты, а бояре, обыкшие больше к мечу, чем к перу, едва выводят на грамотах имя свое! И как, и с чем оставит он наследника своего Родослава? Или, быть может, Федора? Кому из них поможет Москва, и поможет ли? И кто из них, так же как он, Олег, в редкие миги ратной тишины, будет погружаться в седые века великой древности, плыть с героями Эллады к берегам Кавказа, с древлекиевскими князьями стоять под стенами Константинополя, пробираться на утлых лодьях варяжских к Студеному морю? Кто из них оценит величие римлян, создавших ту, первую великую империю, что и до днесь изумляет живущих вослед и после нее на землях, рассыпавшихся на тьмы тем племен и народов, а некогда властно съединенных рукою римских кесарей? Кто оценит Омировы сказания[119], кто вздрогнет, читая про виноцветное море, про ахейские с бронзовыми носами корабли? Про чудовищную Медузу со змеями вместо волос, про растущих из земли от посева драконьих зубов воинов? Кто поймет величие времени, текущего из тьмы веков в неведомое грядущее? Поймет величие Божества и безмерность мира? Он вспомнил о Сергии, вспомнил тот, памятный разговор, и скупая улыбка раздвинула на миг морщины старческих щек. Скоро он уйдет туда, где они вновь и навек станут собеседниками и сподвижниками Божества, он и Сергий. И тогда, возможно, он поймет то, чего не понимал всю жизнь, и что понять не можно смертному, или, возможно, – токмо уйдя от мира, удалясь в пустынь, как это содеял Сергий.
Юрий, тоже уже далеко не молодой муж, заботно вглядывался в сухой, иссеченный шрамами, лик старого рязанского князя, не ведая его горьких дум. Глухо и ровно топотали кони. Хорошие кони добрых степных кровей. Нынче все князья послушали его, вняли, явились с дружинами. Но будет ли так, егда он умрет?
В Смоленске, недавно обманом захваченном Витовтом, творилась явная неподобь. Князь Роман Михайлович Брянский, посаженный Витовтом наместничать в городе, не мог ничего сотворить, даже боялся выезжать с княжого двора. Ляхи, оставленные Витовтом, попросту разбойничали, грабя по домам и в торгу. Бояре шумели, доходило до драк: кто был за Витовта, кто за Юрия.
Латинские прелаты возводили невдали от городского собора, Мономахом строенного, свою богомерзкую кирху, что еще более разогревало страсти горожан. Кончавшийся июль истекал зноем, селянки от жары подтыкали концы плахт под узорные пояса, соблазняя парней и ратников видом белых рубах от шеи до подола, под которыми уже не было поддето ничего, и эта невинная в иную пору вольность подливала масла в огонь: оружные ляхи лапали горожанок, смоляне кидались выручать своих женок, девок и баб. Доходило до потасовок.
– Хотим своего князя! – кричали князю Роману, когда он показывался верхом, пытаясь унять колготу. «Витовта!» – орали иные. – «Пущай едет к нам! Брянского князя не хотим!»
Ну а латинских патеров не хотели вовсе никто. Срубленную было латынскую ропату подожгли, а затушенную, якобы спасая от огня, разметали до основания.
Вот рослый усатый лях, придерживая саблю, волочит упирающуюся, раскосмаченную, без плахты, в одной рубахе женку. Валит ее под тыном, задирая подол. Та визжит, отбиваясь руками и ногами. Подбегающие парни лупят ляха по морде наотмашь, к нему бегут на помочь ратные, обнажая оружие. В густеющей толпе посадских зловеще блеснул топор. Женка уползает на четвереньках, пугливо оглядываясь на начинающуюся нешуточную драку. Визг, ор, мат, кровь. Уже несколько топоров машутся в воздухе против неравной череды сабель, готовясь собрать смертную жертву свою. Городовой боярин, торопя коня, скачет, чтобы унять, разнять, покуда улица не покроется трупами и не завопит заполошно набатный колокол. По крутой, заворачивающей улиткою улице от воды, мимо собора, проходит скорым шагом отряд спешенных рейтар. Сверкают литые нагрудники, колышутся копья. Улица стихает было и тотчас восстает вопль в торгу, и туда кидается княжая чадь, утишать очередную колготу. А с неба – потоки расплавленного золота, а в улицах – пыль. Потрескивает пересушенное дерево городень, и умные поливают водою кровли своих хором, бережась нежданных пожаров.
А на острове посреди Днепра, где окрест каменных кирпичных храмов тесно громоздятся хоромы, амбары, лавки, и весь берег заставлен лодьями, насадами, паузками торговых гостей, что поднялись доселе по Днепру, или по западной Двине, или конями и водою наехали из Новгорода и Плескова, ибо груды западных товаров пойдут на восток, в пределы Владимирского княжения, а хлеб, воск, мед и лен поплывут на запад, в пределы Литвы, Польши и земель Ордена – так на острове кишение и непотребь, и тревога сильны особенно; гости сожидают при всяком размирье грабежа, и не ведают, защитит ли их власть и – какая? На брянского наместника плоха надея, это уже видят все. И потому тут, на речных вымолах, особенно шумно, и крики, и мат, и которы, и прямые драки не престают ежеден. Но и тут ждут: чем окончит городовая пря? Ведают, что ежели чернь захватит город, их попросту разграбят, разобьют амбары, порушат лавки, сожгут али потопят товар. Иные уже загодя грузят лодьи, собираются уходить, не расторговавшись. Да, ить, какая и в межень[120]? Днепр обсох, жди осенних дождей, не то посадишь лодью, а дожжешь тута! Город ждет, город на срыве уже, городу надобна власть, хоть какая власть!
И когда чередою показались оружные рязанские всадники, начинающие обходить и облагать город, в улицах восстал вопль, и организовать какую-то правильную оборону костров и прясел стало решительно невозможно.
Князь Олег подъехал к воротам. Снял шелом. Теплый ветер отвеивал его седые поредевшие волосы.
– Горожане! – позвал он. – Я – рязанский князь Олег Иваныч! Со мною ваш хозяин – Юрий Святославич! Он пришел всесть на отчий стол и править городом! Смоляне! Слушай меня! Отворяй ворота!
С костра ему пробовали отвечать бранью брянские кмети. Юрий кипел. Олег, холодными глазами ища по заборолами кого из воевод, был спокоен. Когда увидел, как поднялись на глядень сразу несколько бояр в шеломах и бронях, явно из тех, кто не желали сдавать города, поднял руку, помолчал и деловито выкрикнул:
– Витовт вам не
