Суворов и радовался, и расстраивался одновременно (Д II. 541). По заслугам, за выигрыш главного сражения войны, он мог получить чин фельдмаршала, как Кобург. Не только для славы. Хотя славу и награды Суворов любил, радовался им как ребенок. Но — для дела. Высший чин развязал бы ему руки, дал возможность масштабно обучать и использовать армию. Тем более, когда близок был конец войны, когда надо было брать еще слабо защищенный Измаил и ставить победную точку, минимизировав жертвы[76].
Потемкин считал возведение Суворова в фельдмаршальский чин принципиальным для определения роли русских войск в решающем сражении войны. «Матушка родная всемилостивейшая государыня! — писал он 5 октября. — Сейчас получил (вести), что Кобург пожалован фельдмаршалом, а все дело было Александра Васильевича. Слава Ваша, честь оружия и справедливость требуют знаменитого для него воздаяния, как по праву ему принадлежащего, так и для того, чтоб столь знатное и важное дело не приписалось другим. Он если и не главный командир, но дело генеральное; разбит визирь с главной армией. Австрийцы были бы побиты, если бы не Александр Васильевич. И статут Военного ордена весь в его пользу[77]. Он на выручку союзных (войск) обратился стремительно, поспел, помог и разбил. Дело все ему принадлежит, как я и прежде доносил… Не дайте, матушка, ему уныть, ободрите его и тем сделаете уразу (урезонивание) генералам, которые служат вяло. Суворов один. Я между неограниченными обязанностями вам считаю из первых отдавать справедливость каждому. Сей долг из приятнейших для меня. Сколько бы генералов, услышав о многочисленном неприятеле, пошли с оглядкою и медленно, как черепаха, то он летел орлом с горстью людей. Визирь и многочисленное войско было ему стремительным побеждением. Он у меня в запасе при случае пустить туда, где и Султан дрогнет!»[78]
Императрица живо интересовалась наградами, которые австрийский император раздавал своим войскам, не желая от него отстать{112}. Однако чин фельдмаршала Суворову пожаловать не могла. Это нарушало ее любимый немецкий Ordnung, порядок старшинства, важный для самой Екатерины не меньше, чем для окружавшей ее аристократии и придворных генералов. Вырвать «чужой» чин зубами, в грязи и крови — фу, какая гадость! Заступничество фельдмаршала Потемкина, ее тайного мужа, в данном случае не было убедительным — он и сам был выскочкой, получившим высший чин понятно каким, но хотя бы приятным образом. И самому светлейшему, при всем его благородстве, на самом деле было не очень понятно, для каких таких подвигов еще применить Суворова.
ИЗМАИЛ
«Сие исполнить свойственно лишь храброму и непобедимому российскому войску!»
Однако война продолжалась. В победоносном наступлении русские войска встретили препятствие неодолимое — Измаил. Н.В. Репнин, презрительно называвший суворовскую тактику «натурализмом»{113}, подошел к крепости в сентябре, вскоре после победы при Рымнике. И — после бомбардировки — отступил. Взятие крепости штурмом, без долгой осады и должных разрушений, не вписывалось в его понятия о военной науке. Репнина легко оправдать. Крепость была сильной. Он «не смог». За это в военной среде и тогда не судили, и сегодня не судят. Злословят, обзывая «любимцами счастья», о тех, кто делает, несмотря на все трудности и препятствия.
Второй раз русские войска подошли к Измаилу в конце ноября 1790 г. Крепость за прошедший год была отлично подготовлена к осаде французскими и немецкими инженерами. Эта «крепость без слабых мест» (Д II. 617), оборонялась 35-тысячным фанатично настроенным гарнизоном. Осада Измаила меньшей по численности русской армией под командой генерал-поручиков графа И.В. Гудовича и неподчиненного П.С. Потемкина (брата светлейшего князя) ему велась плохо. Генералы уже решили отступать на зимние квартиры, когда для определения, можно ли продолжать осаду, Потемкин прислал Суворова (Д II. 612), пребывавшего в конце 1789 г. в лучах славы в ставке Потемкина, а затем получившего под команду вожделенный корпус, действовавший в 1790 г. в Молдавии{114}.[79]
Для Александра Васильевича приказ Потемкина осмотреть Измаил и определить «слабые места» для штурма был очень важен. Он догадывался, что может не найти «слабых мест», помнил, что его прошлые действия на штурмах, кроме того первого удачного опыта на прусской войне, не были успешными. В Польше, по крайней мере, два штурма провалились. Под Очаковом он не смог применить свою идею штурма с воды, которую теперь предлагал ему сам светлейший: «Сторону города к Дунаю я почитаю слабейшей…» (Д II. 612).
Раньше Суворов имел дело с устаревшими крепостями. А примененная при укреплении Измаила система фортов со времен ее теоретика и гениального практика XVII в. французского маршала де Вобана[80] штурму принципиально не поддавалась. Такую крепость можно было взять только в результате длительных и трудоемких осадных работ. Без них простреливаемые перекрестным огнем, выложенные камнем рвы, заменившие у форта средневековые стены, обещали штурмующим верную смерть или неисчислимые жертвы.
Но так ли уж верна была эта смерть? Сколько человек, как часто и точно может стрелять сквозь узкие бойницы в спрятанных внутри стен рва казематах? Сколько раз они успеют перезарядить пристрелянные пушки? Так ли уж невозможно подавить точной стрельбой огонь с верхних площадок бастионов? Весь мир верил, что, пока штурмующие преодолевают гласис и крытые ходы, эскарпы, контрэскарпы и прочие хитрые сооружения, их можно легко перестрелять из укрытий.
Однако Суворов знал, что обороняющиеся — люди, а русская штыковая атака волшебным образом действует на противника, лишая его воли и сбивая прицел. Подавляющие массы наступающих, плохая видимость в темноте и клубах порохового дыма, плотный точный огонь по всему, что стреляет, на вспышку, в то время как защищающиеся не могут ответить, пытаясь попасть в тех, кто карабкается к ним со штыками… Дружный натиск, в сочетании со всеми качествами, которые Александр Васильевич воспитывал в офицерах и солдатах, мог изменить науку крепостного штурма. Начать следовало не с изучения камней и орудий, а с главного — с боевого духа войск.
2 декабря 1790 г. решающее подкрепление явилось к русским полкам из обледенелой степи в лице двух всадников на казачьих лошадках. Это были Суворов и его ординарец Иван. Так гласит легенда. Правда заставляет уточнить, что появился Суворов в сопровождении мушкетеров Фанагорийского и Апшеронского полков, на судах Галацкой военной флотилии. Сути дела это не меняет. Увидав полководца, армия поняла, что Измаил будет взят «сразу, приступом». Суворов еще не произнес ни слова, как судьба крепости была солдатами решена. В день своего приезда он осмотрел местность, придвинул полки к Измаилу, приказал доставить продовольствие голодным войскам и начать заготовку штурмовых средств{115}. Неприступную твердыню «без слабых мест», сообщил Александр Васильевич Потемкину, возьмем, пожалуй, «дней через пять» (Д II. 617).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
