Она собиралась вернуться за столик после одного-единственного танца. Но вот несущуюся из динамиков мелодию сменила другая, потом третья, четвертая, пятая… а они все танцевали. Их бедра соприкасались, тела льнули друг к другу, он прижимал ее к себе и снова отпускал.
— Меня зовут Майкл, — сказал он ей по-грузински.
Затуманенный взор Иремы на мгновение прояснился, она широко распахнула глаза.
— Надо же… как моего отца!
— Но я-то не твой отец, — заметил он.
— О боже, это уж точно, — со смехом отвечала она, запыхавшаяся, порозовевшая от стремительных движений.
Она назвала ему свое имя, и Корнадоро уверил девушку, что оно очень ей подходит, что она и в самом деле грациозна и изящна, как олень, в честь которого названа.[53]
Ирема рассмеялась, положила руки ему на плечи, и они снова закружились в танце. Тонкие пальцы дрожали от переполнявших ее душу чувств. Ирема унаследовала от своей матери хрупкие, изысканные черты лица и нежную фарфоровую кожу. Она точно источала манящую, притягательную свежесть. Блестящие пряди длинных черных волос, стянутых в хвост на затылке, взлетали в воздух, обвивались вокруг ее шеи и груди при каждом повороте.
Корнадоро было нетрудно убедить Ирему, что она ему нравится, — она действительно ему нравилась, как, собственно, почти все женщины: их животный запах заставлял кипеть его кровь, пробуждал ненасытную алчность, зуд, который, как ни старайся, невозможно было утолить. Он просто-напросто нуждался в том, что находилось у них между ног. Камилла Мюльманн была потрясающей любовницей, но она требовала от него почти непосильной жертвы — соблюдения моногамии. Конечно, на самом деле Корнадоро никогда не соблюдал это условие. Он попытался было вначале, — но быстро сдался. С кем он изменил ей в первый раз? Может быть, с той распутной тайской девицей? Она еще оказалась на пять лет моложе, чем он предполагал… Или со старшеклассницей-американкой с пепельно-русыми кудрями? Возможно… Он не помнил точно. Главное, с того дня он перестал и пытаться хранить верность, все с большим совершенством и изощренностью обманывая Камиллу, чтобы остаться в ее постели. Это было непросто, учитывая, что Камилла, как правило, за милю чуяла вранье, — настоящий детектор лжи в человеческом обличье. А он не хотел терять выигрышное и в личном, и в политическом плане положение.
Камилла была великолепна, спору нет, но проблема заключалась в том, что она была уже немолода, а Корнадоро жаждал свежей плоти с ее юной, соблазнительной неискушенностью. И вот перед ним была Ирема. К тому же Корнадоро не нравился Картли, а потому мысль о том, как он совратит его дочь, вызывала сладостное содрогание, заставляя его облизывать губы в предвкушении.
Он чувствовал, как она постепенно уступает его чарам, как знакомый жар разгорается в груди, поднимается вверх по рукам. Захватывающее ощущение, волнующее не меньше, чем секс или смерть. Необузданная энергия, которую излучал Корнадоро, порождалась бездонной, всепоглощающей чернотой первозданного хаоса, — ничего удивительного, что его натиску было так трудно, почти невозможно противостоять.
Он прижимал Ирему к себе, чувствуя, как медленно разливается по всему телу привычное томительное тепло. Она ему нравилась, очень нравилась, и он ясно давал ей это понять. Разумеется, девчонка и не подозревала, в чем заключена истинная причина его чувств. Она была источником бесценной информации, и за это Корнадоро почти что любил ее.
Он привез ее в отель, и они поднялись в неосвещенный номер. Сияние города пробивалось сквозь опущенные жалюзи бледными горизонтальными полосками, освещавшими ее отдельными бликами, точно неоновая вывеска. Он попросил ее раздеться, и она начала медленно снимать одежду под его жадным взглядом. Он приказывал ей, что делать, и она охотно подчинилась, нисколько не стесняясь. Ирема привыкла подчиняться и чувствовала себя вполне естественно, покорно выполняя указания, но Корнадоро, глядя на нее, подозревал, что втайне она мечтает совсем о другом. Сегодня ночью он собирался дать ей то, чего она действительно хочет.
Обнаженная, она выглядела почти девочкой. Маленькая грудь, узкие бедра, невозможно тонкая талия. Но ноги длинные и красивые, и эти крепкие, высокие ягодицы… По его приказу она продолжала стоять, повернувшись к нему спиной и положив руки на бедра. Собственная нагота ее ничуть не смущала, она ничего не боялась. Она доверяла ему, и это распаляло его еще больше.
Он сорвал с себя рубашку, не обращая внимания на отскакивающие пуговицы. К этому времени он был уже настолько возбужден, что никак не мог справиться с брюками. Услышав, как он зарычал от досады, она обернулась и своими тонкими, ловкими пальчиками расстегнула ремень и молнию. Опустившись на колени, она стащила с него брюки. Корнадоро стянул резинку, удерживающую ее волосы, запустил пальцы в распущенные шелковистые пряди.
Он поднял ее, держа за талию, и с легким стоном она обхватила его бедра ногами, прижалась к нему так, что он чувствовал своей кожей ее кожу, теплую, гладкую, как слоновая кость, чувствовал все упругие изгибы ее до сих пор немного угловатого юного тела. Вполне достаточно, чтобы потерять контроль, но он терпеливо продолжал, медленно доводя ее до пика удовольствия, пока она не задрожала, испустив протяжный стон. Но нет, одного раза ей было недостаточно, как он и предполагал с самого начала. Горячая маленькая штучка. Как падающая звезда — не остановится, пока не сгорит дотла. Он подождал, пока она немного придет в себя, — он умел ждать. На самом деле вынужденный перерыв только поддавал жару, заставляя трепетать нервные окончания, позволяя испытывать те пронизывающе острые ощущения, которых он так жаждал, которые были ему необходимы.
Но он хотел, чтобы она тоже почувствовала это. У нее не было его опыта и терпения, она не понимала, что с ней происходит, дрожала всем телом, приближаясь к последней черте, а он снова и снова отступал. Из ее глаз брызнули слезы, она сжала его в отчаянном объятии, заклиная не останавливаться.
Но он не уступал, пока она не взмолилась:
— Что же ты медлишь, это просто пытка, я умираю!
Тогда он наконец позволил себе расслабиться и довел их обоих до развязки; она судорожно вытянулась, прижимаясь к нему, словно пытаясь проникнуть в его плоть так же, как он проникал в нее.
Спустя очень короткое время — такое короткое, что он чуть было не рассмеялся, — она захотела повторить все с начала. Она еще не отошла от последнего оргазма, она была теплой и податливой, как сливочная ириска, зрачки неестественно расширены, словно он давал ей опиум. Этого момента он ждал весь сегодняшний вечер, ради него все и было спланировано. Самое время задать ей вопрос, пока она не в состоянии четко думать… или не в состоянии думать вообще.
— Конечно, я помогу… — С глубоким вздохом она уселась на него сверху. — Никто и никогда прежде не просил меня о помощи…
— А как же твои братья?
— Они только приказывают. — Она ласково провела пальцами по его коже. — Хотя все это устаревшие предрассудки, и давно пора от них избавляться… — Она поерзала по нему, устраиваясь поудобнее, раздвигая бедра до предела. Легкая боль только усиливала наслаждение. — Мы как раз обсуждали это сегодня в клубе, когда ты подошел к столику.
— Все они думают так же, верно? Все твои подружки.
— О да, — простонала она, но к чему это относилось, он не понял. Она снова дрожала вся целиком, от головы до пят, невидящие глаза закатились.
Она обмякла у него на руках после этого неистового выплеска молодой, неукрощенной энергии, а он словно получил инъекцию адреналина в кровь.
Наконец она выдохлась полностью или почти полностью, но все же счастлива была услышать фразу, которую он приготовил заранее:
— Все, что пожелаешь, Ирема. Я сделаю все, что ты только пожелаешь.
Когда и где она могла услышать подобные слова из уст мужчины? В мечтах, сидя у зеркала с тюбиком губной помады в руках, в беспокойных снах, в разговорах с подружками. Но в реальной жизни, от кого-то настоящего, во плоти и крови, кого-то, кто держал ее в объятиях, целовал ее, ласкал, занимался с ней любовью, нежно и страстно, пока она сама не начинала умолять о пощаде? Только этой ночью. Только сегодня, только здесь, и никогда прежде.
Вот почему она сделает что угодно, лишь бы это никогда не кончалось. Она убедит себя, что все сказанное им — чистейшая правда, должно быть правдой, ради ее чувств, ради того, чтобы он был с ней рядом, охотно и добровольно, ради того, чтобы это продолжалось, когда бы она ни пожелала.
— Мы с твоим отцом оба работаем на орден. — Он бережно обнимал ее, легонько укачивая, именно так, как ей больше всего нравилось. — Единственное различие — он занимается здесь, в Трапезунде, оперативной работой, а я просиживаю дни в офисе в Риме. Время от времени мне поручают проверить, как идут дела на местах. Инкогнито, разумеется. Так что твой отец не должен знать, что я в Трапезунде, что я спрашивал о нем. Иначе я потеряю работу, меня выгонят, не дав возможности объясниться, понимаешь, Ирема?
