— Я не буду в этом участвовать. Я ухожу.
Теперь Фабиола отчаянно сжала руки, как потерянный ребенок.
— Не уходи! Пожалуйста!
Ромул отступил от стола и отвесил церемонный поклон.
— Если я понадоблюсь — для чего-то другого, — ты знаешь, где я живу.
— Да, — жалобно ответила Фабиола, не пытаясь его остановить.
Пройдя к двери десяток шагов, он услышал сзади ее голос:
— Только никому не рассказывай, ладно?
— Считаешь меня предателем? — круто обернулся он к сестре. — Думаешь, я побегу доносить Цезарю?
Девушка побледнела.
— Нет. Конечно нет.
— Зачем тогда спрашивать?
Фабиола не ответила.
Ромул с искаженным от отвращения лицом вышел прочь.
Глава XXV
ТАЙНА
Больше пяти месяцев спустя
Лупанарий, весна 45 г. до н. э.
Фабиола сидела в приемном зале, с удовольствием наблюдая, как Бенигн обучает нового привратника. Несмотря на тяжелые раны, полученные во время стычки с бандитами Сцеволы, Бенигн умудрился выжить и уже через несколько недель, покрытый шрамами и хромающий на одну ногу, потребовал права вернуться к службе. Выздоровел он в основном благодаря целительским навыкам Тарквиния и последним крохам снадобья, которыми гаруспик посыпал самую глубокую рану. Снадобье, хранившееся в кожаном мешочке, этруск называл словом «мантар». Фабиола понятия не имела, откуда у него эти мелкие крупицы, пахнущие плесенью, и лишь не уставала благодарить гаруспика за спасение Бенигна, который без помощи ее нового друга уж точно бы не выжил. Как не выжил бы без его вмешательства и Ромул. А уж не вызови Тарквиний Секунда и Брута — они не поспешили бы в Лупанарий. Значит — даже страшно подумать, — она никогда бы не помирилась с любовником. И Фабиола, ни на миг не забывая о благодеяниях Тарквиния, старалась свести с ним более близкое знакомство.
Сначала она надеялась, что гаруспик, как друг Ромула, поможет ей подступиться к брату, которого она не видела с последнего разговора в доме Брута. Разгневанная отказом Ромула участвовать в ее заговоре, девушка не собиралась делать первый шаг к примирению. Ромул, как выяснилось, тоже. Зато Тарквиний навещал Бенигна каждый день, а значит, виделся и с Фабиолой. Потянулись долгие беседы, и она со временем узнала о Ромуле то, что не успела услышать от брата. Ей когда-то описывали мучительный поход в Парфию и ужасы битвы при Каррах, но теперь о них повествовал тот, кто стоял там плечом к плечу с Ромулом. Рассказы Тарквиния трогали ее до слез. Она, словно вживую, видела и тучи парфянских стрел, десятками впивающихся в легионеров под палящим пустынным солнцем, и проигранную битву, и жестокую казнь Красса, и поход Забытого легиона в Маргиану, и стычки с согдийцами, скифами и индусами.
История последнего сражения потрясла ее до глубины души. Прервав Тарквиния, девушка рассказала ему, как пробралась в подземное святилище митреума, выпила одурманивающее питье и в видении попала в тело ворона. Паря над незнакомой землей, она чувствовала присутствие Ромула и вдруг увидела немногочисленную римскую армию, против которой вышло огромное войско, в центре которого выступали слоны. Мысль о том, что Митра дал ей увидеть брата лишь вблизи верной смерти, была невыносимой, и Фабиола, заключенная душой в теле ворона, яростно устремилась вниз, на самого крупного слона.
На этой фразе Тарквиний застыл от изумления.
— Ворон, говоришь?
Девушка кивнула.
— Правда, тут меня разбудил Секунд, и я не знаю, чем кончилось.
— Я видел этого ворона, — пробормотал гаруспик. — И Ромул тоже. Он свалился с небес камнем, метя прямо в переднего слона. Я тогда сказал бойцам, что боги подают нам знак.
У Фабиолы по телу пошли мурашки.
— Ворона послал сам Митра, — прошептала она.
— Как и мое видение в парфянском митреуме, — задумчиво произнес Тарквиний. — Необычайно ясное, каких у меня за всю жизнь наберется полдюжины, не больше. Последнее было давно, еще в Маргиане. Наверное, я теряю дар.
Несмотря на горькие слова гаруспика, Фабиолу тянуло к нему все больше: в отличие от шарлатанов, попадавшихся ей на каждом шагу, Тарквиний был истинным прорицателем. Если бы только вышло его к себе приблизить, чтобы он поворожил на успех ее замысла против Цезаря! Однако повелевать Тарквинием было не так просто. Прежде чем открывать ему тайну, Фабиола хотела знать, можно ли на него положиться. Вдруг он приверженец Цезаря, как ее брат? Поэтому начала она с того, что попросила замолвить за себя словечко Ромулу. Гаруспик, к ее отчаянию, наотрез отказался вмешиваться в раздор. И Фабиола пока решила не доверять ему никаких тайн.
— Я принес другим немало горя, влезая в чужие дела, — поведал ей Тарквиний. — Вы с братом уже взрослые, сядьте и обсудите все сами.
Фабиола, однако, не собиралась сама восстанавливать отношения с братом, упорно желая, чтобы он пришел первым. Поняв, что этого не случится, она лишь больше оскорбилась: может, он и чувствует себя правым, но она ему не уступит! Цезарь — насильник их матери, Ромул когда-нибудь сам в этом убедится!
Нежелание Тарквиния посредничать, впрочем, никак не повлияло на планы Фабиолы: она не отступит независимо от того, удастся ли ей получить поддержку богов. Или поддержку Ромула.
Первым из важнейших шагов стало примирение Фабиолы с Брутом. В день налета на Лупанарий, обессиленная битвой, болью и странным уходом Ромула, она все же не могла не отметить, как быстро примчался в Лупанарий Брут. Пользуясь невиданно удачным случаем вернуть любовника, Фабиола использовала весь свой немалый арсенал уловок. Всхлипывая, как ребенок, она поблагодарила его за то, что пришел ей помочь: ведь после измены с Антонием она не заслуживает ничего, кроме презрения! Улыбнувшись про себя его великодушному ответу, она по-кошачьи вкрадчиво начала рассказывать Бруту, как она им горда и как ей не хватало его заботы и доброты. Мягкие прикосновения к его груди тоже возымели немедленное действие, и Фабиола перешла к обещаниям: если он, такой славный и милый, вновь примет ее к себе, она клянется всегда-всегда, до конца жизни любить и ценить лишь его одного.
Речи ее были наигранными лишь отчасти. Девушка была рада наконец отделаться от Антония вместе с его злобным псом Сцеволой и по Бруту соскучилась вполне искренне. Правда, главной целью Фабиолы по-прежнему оставался заговор против Цезаря, однако Брут о нем, разумеется, ничего не знал, и покорное раскаяние любовницы вместе с ее затаенной чувственностью сделали свое дело: Брут привлек Фабиолу к себе. Той ночью она прибегла ко всем известным ей средствам, чтобы пробудить в Бруте исступленное вожделение, и их ласки мало чем отличались от бурных взрывов животной страсти.
