сворачивая письмо и откидываясь на спинку сиденья.
Попаданец облегчённо выдохнул и сам себя похвалил, обозвав читером.
— Они не просто смотрели, монсеньёр, — ответил Дима на чистейшем, безукоризненно Мадридском диалекте, даже не понимая, откуда эта хрень про диалект всплыла в голове, — они этот процесс возглавили.
— Зачем? — недоумевал Ришелье.
— Видите ли, монсеньёр, — вальяжно разваливаясь, принялся разглагольствовать учёный муж из далёкой Праги, стараясь выглядеть как можно заумней, а за одно начиная упражняться в словоблудии, — в моноэтническом государстве национально-патриотическая идея — это беспроигрышный вариант единения разношёрстного электората для достижения политических целей тех, кто стоит у власти и руководит страной.
— Traduisez, — обескуражено перешёл на французский герцог, видимо мало что поняв на испанском.
Дима тут же переключился, повторил слово про себя, понял и растолковал непонятливому герцогу уже на его родном языке:
— Если население страны воспитать в духе поклонения и гордости за величие к героическим предкам, то, дёргая за эти ниточки, можно легко управлять любым по размеру государством. Контролю поддаются абсолютно все, не считаясь ни с сословными различиями, ни с религиозными.
— Ересь, — резко прервал его епископ, уставившись через открытое окошко на набережную Сены, — какие героические предки? Гуситы, что ли?
Дима: — Да хреновый из тебя политтехнолог, Ришелье. Пока хреновый.
Светоч диванных наук двадцать первого века, натасканный на телевизионных шоу улыбнулся, чувствуя своё полное превосходство в этой области над великим политиком прошлого, и снисходительно парировал:
— Реальная история в этом случае никого не интересует, Ваше Превосходительство. Под это дело пишется новая, выдуманная. Притом, преподнесённая в нужном ключе. История — это инструмент политики, монсеньёр. Какова политика — такова и история. Меняется политический курс, меняется и наука, познающая былое. Все, от мала до велика, обязаны гордиться государством, в котором имеют счастье жить. Нельзя допускать, чтобы в истории страны имелись негативные пятна. Это вредит выращиванию патриотов, которых вершители политики используют в своих планах, как им вздумается.
Епископ слушал насторожено. Даже можно сказать, подозрительно, словно опер НКВД, шпиона родины, постоянно прищуриваясь и явно обдумывая какую-то бяку. А Дима, только когда сделал паузу в своих разглагольствованиях, наконец-то зафиксировал негативную реакцию раздражения на свой монолог, поняв, что опять лоханулся, наговорив что-то не то.
Карета въехала в распахнутые ворота, возле которых толпилось бурлящее море одинаково одетых мушкетёров, исполняющих роль фривольного охранения дворца, и остановилась. Вояки располагались как попало, гудящими и колыхающимися кучками, явно группируясь по дружеским пирушкам.
Один из ближайших подскочил к прибывшей красной карете и лихо распахнул дверцу, назвав высунувшегося епископа Святым Отцом, и почтительно кланяясь, замахал шляпой, подметая брусчатку перед VIP-персоной.
Ришелье неспешно спустился, пренебрежительно махнул на карету пальчиками, и устало, даже несколько обыденно приказал:
— Убейте его. Слишком умный.
Дима аж задохнулся от негодования, забыв, где находится.
— Ну ни хрена себе! Ты чо, козёл, вообще берега попутал, сука?
Мушкетёр с хищной улыбкой полез в коробку, в которой загнанный в угол особо умный крыс, задрав ноги, приготовился пинаться. Но вояка не дал ему возможности для сопротивления. Он просто, даже не проникая внутрь, в длинном выпаде проткнул заносчивого профессора насквозь. И так делал раз пять или шесть, а может и больше. Только Дима умер, не успев досчитать, сколько же раз в него острой железкой тыкали…
Пробудился от очередного кошмара в карете Суккубы, злой, взъерошенный и готовый не только пинаться, но и кусаться. Он не задал Джей ни одного вопроса. Она не проронила ни слова. До места рандеву доехали в полном молчании. А о чём было говорить? Красночёлочная даже чёлки своей не ангажировала, выставив напоказ лишь ехидную улыбку и демонстрируя её донельзя обозлённому ученику всю дорогу.
Дима, анализируя ошибки, первым делом припомнил Петра Великого, повелевавшего, что подчинённый пред лицом начальствующим, должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальства. Покорил себя за идиотизм, негигиенично сплюнул на пол ангельского транспортного средства и, не сказав сопровождающей его даме даже до свидания, по-английски покинул красотку, проигрывая в голове дальнейший расклад событий.
На этот раз он не стал разглагольствовать по поводу национал-патриотизма, а наоборот, решил попробовать подавить на жалость, изобразив «лоха педального». Скуля и сетуя, что его обокрали в трактире при въезде в Париж, где снял комнату для ночлега, оставив бедного без гардероба, книг и денег. Осталось только рекомендательное письмо, с которым он не расставался и всегда носил с собой. Даже на тот злополучный завтрак, когда это лиходейство и произошло.
Ришелье, выслушивая его сбивчивую и заискивающе жалкую речь снисходительно улыбался. Похоже, этот выбранный Димой образ ему нравился куда больше.
По дороге во дворец еретик из будущего по просьбе епископа изложил свою легенду от начала до конца. Герцог слушал молча, но не совсем внимательно, рассматривая пасмурную Сену и набережную, всякий раз останавливая взгляд на редких прохожих и цепко их изучая.
Попаданец поймал себя на мысли, что монсеньёр его даже не слушает. Но ему, как и Его Превосходительству, было на это наплевать. Их не интерес друг к другу оказался взаимным. Дима уже нагляделся на эту заносчивую сволочь, а епископ и разглядывать гостя не собирался, относясь к профессору, как к безобидной плесени на сыре.
Прибыв во дворец и без эксцессов покинув ярко-красную карету, Ришелье направился не к центральному входу, где толпился народ, в большей степени яркие, как попугаи, мушкетёры, а пошёл по боковой аллее вдоль дворца. Дима, естественно, посеменил за ним, крутя головой и впитывая в себя незнакомую обстановку. Шагать широко, как это делал патрон, он не мог. Узкое снизу одеяние не позволяло, а задрать его до «беструсового» хозяйства — воспитание не позволяло.
Герцог двигался быстро. Липовый профессор с трудом за ним успевал, то и дело переходя на бег трусцой. Свернули раз, свернули два, затем по кругу обошли клумбу с кустами. У гостя сложилось такое впечатление, что патрон либо заметает следы, сбивая невидимого преследователя с толку, либо тупо издевается над ним, выматывая морально и физически.
Кроме того, попаданец постоянно был вынужден крутить головой, впитывая незнакомую, а оттого враждебную обстановку. Встречный великосветский народ попадался практически везде. Молодой человек заколебался раскланиваться.
Наконец, монсеньёр, обойдя очередной куст по большой дуге, вышел к двум скучающим мушкетёрам, стоявшим на посту у небольшой невзрачной дверки, подпирая плечами её косяки.
Увидев неожиданно вынырнувшего из зарослей Святого Отца, в сопровождении мелко семенящего с выпученными глазами иностранца, судя по одеянию, парочка охранников встрепенулась, синхронно отлепляясь от стены, похлопала глазами, произведя процесс узнавания, и так же одновременно кинулись подметать шляпами пыль под ногами.
