— Я согласен, — сказал Генри, убежденный его серьезным тоном и поддаваясь страху, вновь проснувшемуся в его душе.
Разносчик знаком велел ему молчать и, подойдя к двери, открыл ее с тем же бесстрастным, суровым видом, с каким недавно вошел в комнату.
— Послушай, друг, никого не впускай сюда, — сказал он часовому, — мы будем молиться и хотим быть одни.
— Не думаю, чтобы кто-нибудь вздумал помешать вам, — ответил солдат, насмешливо прищурив глаза, — но, если родным заключенного придет в голову войти к нему, я не имею права их останавливать; я получил приказ и должен его выполнять, к тому же мне, ей-богу, все равно, попадет ли англичанин в рай или нет.
— Дерзкий грешник! — воскликнул мнимый пастырь. — Неужели ты не знаешь, что такое страх божий? Говорю тебе, если ты хочешь избежать наказания в день страшного суда, не впускай сюда никого из этих идолопоклонников, да не помешают они молениям праведных.
— Хо-хо-хо! Из вас вышел бы достойный начальник для сержанта Холлистера! От ваших проповедей он онемел бы во время переклички. А ну-ка, потише, — коли вы поднимете здесь такой шум своими разглагольствованиями, что заглушите нашу сигнальную трубу и ребята, сидя за грогом, прозевают сигнал и пропустят вечерний сбор, уж вам не поздоровится, верьте моему слову! Если вам так хочется побыть с ним одному, то вставьте свой нож в дверной замок. Или вам нужен целый кавалерийский полк, чтобы охранять ваш молельный дом?
Разносчик послушался этого совета и тотчас запер дверь, приняв меры предосторожности, которые ему подсказал драгун.
— Вы переигрываете, — заметил Уортон, боявшийся, что все откроется, — и проявляете слишком большое рвение.
— Для пехотинца или ополченца из Восточных штатов это, может, и было бы чересчур заметно, — сказал Гарви, развязывая узел, который ему подал Цезарь, — но с этими драгунами надо держаться смело. Робкий человек, капитан Уортон, ничего у них не добьется. Однако подойдите сюда: вот черная оболочка для вашего красивого лица, — и он вынул черную маску из пергамента и надел ее на Генри. — Хозяин и слуга должны на время поменяться местами.
— По-моему, он ни капли не похож на меня, — сказал Цезарь, с отвращением разглядывая своего преобразившегося молодого господина.
— Погоди минутку, Цезарь, — ответил разносчик со свойственным ему порой скрытым юмором. — Надо еще прикрыть ему голову шерстью.
— Так еще хуже, чем было! — воскликнул раздосадованный слуга. — Разве цветной человек походит на него? Никогда у меня не была такая губа, Гарви: эта губа толстая, как сосиска.
Немало труда положили заговорщики, чтобы с помощью разных ухищрений изменить наружность капитана Уортона, но, когда все было закончено, они добились под умелым руководством Бёрча такого полного превращения, что заметить подделку мог бы только необыкновенно проницательный наблюдатель.
Темной маске придали такую форму, что она передавала не только цвет, но и все особенности африканского лица, а искусно сделанный из черной и белой шерсти парик почти не отличался от черных с проседью волос Цезаря; даже сам он одобрил его и нашел, что эта прекрасная подделка отличается от образца только качеством материала.
— Во всей американской армии лишь один человек мог бы узнать вас, капитан Уортон, — сказал разносчик, с удовлетворением осматривая дело своих рук, — но он не встретится у нас на пути.
— Кто же это?
— Тот, кто вас задержал! Он разглядел бы вашу белую кожу даже сквозь деревянную обшивку. А теперь скиньте оба все, что на вас надето, и поменяйтесь платьем.
Цезарь, получивший подробные наставления от разносчика еще во время утренней встречи, принялся быстро сбрасывать свою грубую одежду, в которую молодой человек начал облачаться, не в силах отделаться от некоторого неприятного чувства.
В поведении разносчика проглядывала странная смесь осмотрительности и юмора; первую черту порождало ясное сознание угрожавшей им опасности и необходимости принимать все меры, чтобы ее избежать, вторую же — понимание комизма создавшегося положения.
Бёрч действовал быстро и хладнокровно, что объяснялось его давнишней привычкой к такого рода рискованным предприятиям.
— А теперь, капитан, — сказал он и, взяв пучок шерсти, начал набивать чулки Цезаря, которые Генри уже успел натянуть себе на ноги, — необходимо изменить форму ваших икр. Когда вы сядете верхом на лошадь, вы выставите ноги напоказ, а у наших южан острый глаз: стоит им взглянуть на ваши тонкие икры, как они сразу скажут, что эти ноги никогда не принадлежали негру.
— Ловко! — сказал Цезарь и улыбнулся, растянув рот до ушей. — Штаны масса Генри мне в самый раз.
— Тебе, но не твоим ногам, — заметил разносчик, спокойно продолжая заниматься костюмом Генри. — Теперь наденьте его куртку, капитан. Даю слово, в таком наряде вы могли бы отправиться прямо на бал-маскарад. А ты, Цезарь, натяни на свои кудри этот напудренный парик, садись тут, смотри в окно и не поворачивайся, сколько бы ни отворялась дверь, а главное — молчи, не говори ни слова, или ты все погубишь.
— Как видно, Гарви думает — этот негр не может держать язык за зубами! — проворчал Цезарь, садясь на указанное ему место.
Теперь все было готово, и разносчик настойчиво повторил наставления обоим участникам предстоящей сцены. Он убеждал капитана забыть о военной выправке и на время перенять робкую походку слуги своего отца, а Цезарю он снова приказал молчать и не шевелиться как можно дольше, пока будет возможно. Закончив все приготовления, он отворил дверь и громко позвал часового, отошедшего в дальний конец коридора, чтобы до него не долетали молитвы и слова утешения, которые предназначались только для заключенного.
— Позовите сюда хозяйку, — сказал Гарви с той же суровостью, какую он раньше напускал на себя, — и пусть она придет одна. Заключенный погрузился в благочестивые размышления, и нельзя их прерывать.
Цезарь закрыл лицо руками, и солдат, заглянув в комнату, решил, что арестант и вправду глубоко задумался. Бросив на священника насмешливый взгляд, часовой громко позвал хозяйку. Она поспешила на призыв и вошла с тайной надеждой, что ей удастся услышать предсмертные покаяния грешника.
— Сестра моя, — произнес пастырь внушительным тоном, — имеется ли в вашем доме книга “Последние минуты христианина, совершившего преступление, или Мысли о вечности для тех, кто осужден, на насильственную смерть”?
— Я никогда не слышала об этой книге, — ответила опешившая хозяйка.
— Это не удивительно: есть много книг, о которых вы не слыхали. Но бедный осужденный не может умереть с миром, если не получит утешений из этой книги. Один час чтения “Мыслей” стоит всех проповедей, прослушанных за целую жизнь.
