Кожаный диван стал ярко-бордовым, стены – пылающе-красными, пол – затягивающе-черным. Замысловатые рамы картин сияли, как золото на полуденном солнце. Белая скатерть казалась горным снегом, от которого слепило глаза. Хрусталь сиял и переливался всеми цветами радуги.
– Настя, хозяйка, – все так же слышала я сквозь замедленные удары колоколов шепот высоких трав. – Настя…
К этим звукам присоединилось ясное цоканье копыт и детский радостный смех.
Я с трудом перевела взгляд вверх, откуда исходил звук, и увидела, что за окном, которое раньше казалось мне ненастоящим, шел снег, мягкими хлопьями ложась на старинную частично расчищенную улицу, по широкой мощеной дороге которой неспешно ехали кареты, запряженные лошадьми. Стук копыт смешивался со скрипом колес, глухим шумом города девятнадцатого столетия и звонким криком мальчишки-газетчика о свежих новостях.
Я лежала, падала и зачарованно смотрела на снег за окном то ли несколько секунд, то ли целую вечность. Мне казалось, что я – это снег, который падает вниз, на землю.
Невероятно чудной сон.
– Настя, Настя, Настя, – трижды, каждый раз чуть более повышая голос, позвал меня кто-то по имени, и я отвлеклась от созерцания своей чудной картины и странного чувства, что я – снег. С трудом повернув голову направо, откуда исходил звук, я увидела дядю Тима, стоявшего с опущенными руками позади дивана, около самой двери и смотрящего на меня спокойным, но странным сосредоточенным взглядом. Пиджака на нем не было – только лишь антрацитового цвета жилет.
– Настя, – вновь повторил дядя мое имя и чуть склонился вперед. Мои губы сами собой приоткрылись от удивления – не только цвета и предметы стали странными. Тимофей в этом сне тоже был необычным. От него исходило странное спокойное светло-стального цвета сияние, в котором иногда мелькали всполохи то ярко-красного, то зловещего бордового, то мелькали тонкие четкие прямые линии сапфирового цвета, устремляющиеся вверх и пропадающие, а потом вновь появляющиеся. Сияние повторяло контуры его тела.
– Ты меня слышишь?
Я прикрыла ресницы, говоря «да».
– Это сон, Настя. Просто красивый странный сон.
Тимофей едва слышно вздохнул, посмотрел на часы, удовлетворенно кивнув чему-то, обошел стол, засунув руки в карманы брюк, подошел ко мне и присел около дивана, все так же глядя на меня. А я во все глаза рассматривала сияние, исходящее от него. Электрический свет тоже стал неестественным – медленно пульсирующим, с голубоватыми прожилками. Казалось, что лампа становится то ярче, то тусклее. Иногда по воздуху прокатывалась радужная рябь, и это тоже было очень необычным, но одновременно завораживающим.
– Ты подаришь мне кое-что, – медленно сказал Тимофей.
А я, продолжая лететь, не понимала, что он имеет в виду.
– Час своего времени, – пояснил родственник. Сапфировые линии резвыми стрелами пронеслись по его ореолу. – Я украду его у тебя. Хорошо? – голос его стал чуть более ласковым. – Я украду час твоей жизни и твоих воспоминаний. Но взамен я оставлю тебе его, – он кивнул на мою руку, наполовину свешенную с дивана.
Оказывается, от моей руки тоже исходил свет. Я медленно, с огромным трудом – во сне ведь часто нелегко даются даже простые движения, приподняла руку. Браслет на ее запястье светился ровным мягким серебряным светом. Мне показалось, что на моей коже сомкнут не металл, а кусочек месяца, висящего сейчас на зимнем темном вечернем небе в компании звезд, которых почти не видно из-за туч и легкого снега.
– Не бойся, Настя, ничего плохого не случится, – донесся до меня голос дяди. – Просто насладись тем, что ты сейчас видишь, слышишь и чувствуешь.
Дядя Тим внезапно крепко взял меня за плечи и, как куклу, усадил на диван, прижав мою спину к спинке дивана – чтобы я не падала от слабости, все еще владеющей моим летящим телом.
– Нужно допить вино, – ласково сказал мне дядя и поднес к моим губам недопитое мною вино, которое сейчас пело в радужном бокале. – Пей, – велел мне все тем же теплым голосом Тимофей, – пей, Настя, до конца.
Он принялась поить меня вином, и с каждым глотком мне казалось, что я лечу все быстрее и быстрее, и уже не падаю вниз, а устремляюсь вверх. Я послушно делала глоток за глотком, глотая не вино, а свободу.
Почти вечность я допивала вино, и только когда в бокале осталось всего несколько капель, дядя вернул его на стол.
– Тебе нравится браслет, Настя? – спросил он меня, поднеся мою светящуюся руку к моим же глазам.
– Да, – разлепила я губы, чувствуя на них привкус вина, казавшегося мне божественным нектаром. Скорость моего полета увеличилась.
– Согласна отдать за него час своей жизни и воспоминаний? – голос дяди стал кошачьим. Он сел рядом на диван, продолжая меня придерживать. – Всего час – это ведь так мало, да, Настя?
– Да, – снова ответила я. Лунный браслет мне очень нравился. Да и все вокруг мне нравилось тоже, например, очередная винная полупрозрачная радуга, исходящая от хрустального бокала. Я попыталась коснуться ее слабым пальцем, но радуга тут же сбежала от меня, устроившись на плече Тимофея.
– В этом состоянии она на все ответит вам «Да», командор. Это ведь я делала напиток. Напиток жидких чар. «Перунов цвет». На тысячи километров вокруг только наша семья владеет его секретом, – услышала я насмешливый женский голос, эхом отдававшийся в моих ушах – в кабинет вошли официантка Арина, а следом за ней меланхоличный водитель дяди и тот самый белокудрый виолончелист в черном костюме, которого я видела на сцене зала ресторана.
Что же за сон! Эти трое показались мне живыми сокровищами. Ведь у каждого из них так же, как и у дяди Тима, была полупрозрачная сияющая оболочка – темно-синяя, как грозовое небо над неспокойным южным гордым морем. Я любила этот цвет – цвет берлинской лазури, величественный и неброский.
Мой дядя и эти трое разговаривали, а я смотрела на них, не отрывая взора, но не слышала ни слова и не понимала, что они делают тут вместе с Тимофеем.
В персональном сиянии белокудрого музыканта, окутывающем высокое, стройное по-девичьи тело, сверкали сапфировые и платиновые звезды, и то и дело мелькали падающие метеориты. Казалось, его окружает королевская ночь августа месяца, одна из тех, когда небосклон транслирует всему миру прелесть и великолепие Млечного Пути. Белокурый послал мне улыбку, и она прохладным, как сухой лед, солнечным зайчиком коснулась моей щеки, почти около самого уголка губ, заставляя улыбаться в ответ.
После ко мне подошла, окутанная своим сиянием, Арина. Ее удивление, сменившее улыбку, ударило по мне веткой молодой, набирающей силы крапивы, как только она увидела лунный браслет на моей руке. Миг – и Арина оказалась около меня, став на одно колено, цепко схватив за запястье и близко наклонившись, стала рассматривать лунный браслет, не смея притрагиваться к нему. В ее темно-синем сиянии, повторяющем контуры тела, взрывались бомбы, и тысячи осколков разлетались от кончиков черных волос до кончиков аккуратных, покрытых прозрачным лаком ногтей.
