— Пятерых на разгон демонстрации? — сказал субпрефект. — Уж не знаю, кто сошел с ума, но только не сеньор Бермудес. Он мне ясно сказал: грузовик, значит, человек двадцать-тридцать. Я на всякий случай приготовил сорок коек.
— Я пытался дозвониться дону Эмилио, а он в Лиму уехал, — сказал главный. — И сеньора Лосано, как назло, тоже нет на месте. А, черт.
— Да вы не беспокойтесь, — заржал Тельес. — Мы и впятером справимся: нас хватит и еще останется. Не переживайте, выпейте пива.
— А вы не можете подкинуть нам людей? — сказал главный.
— Откуда? — сказал субпрефект. — Разве этих бездельников заставишь? Партию Возрождения здесь представляю один я.
— Ладно, разберемся, — сказал главный. — Никаких девок, и вообще кончайте лакать. Всем спать. Завтра тяжелый день.
Субпрефект отвел им на ночлег комнату в комиссариате, и, чуть только пришли, Трифульсио рухнул на койку, завернулся в одеяло. Когда не шевелишься и лежишь укрытый, вроде получше. Тельес, Урондо, Мартинес все-таки пронесли с собой бутылку и теперь пустили ее вкруговую, под разговор прикладываясь к горлышку. Он слышал этот разговор: если затребовали целый грузовик, значит, дело серьезное, сказал Урондо. Да ну, сказал Мартинес, сенатор обещал, что работа будет легкая, а он до сих пор их ни разу не обманывал. И потом, сказал Тельес, если что не заладится, есть полиция. Сколько мне? — размышлял Трифульсио, — шестьдесят? шестьдесят пять?
— С самого начала не заладилось, — сказал Лудовико, — в самолете так укачался, что вывернуло прямо на Иполито. Еле выполз в Арекипе. Пришлось дернуть как следует, чтоб в себя прийти.
— Когда в газетах написали про театр и что есть убитые, я подумал: вот дьявол, как же там Лудовико, — сказал Амбросио. — Но тебя в списке пострадавших не было.
— Нас заведомо послали на убой, — сказал Лудовико. — Как услышу «театр», так искры из глаз сыплются. А какая там была свалка, Амбросио, ты бы знал, настоящее побоище.
— Как же им удалось устроить такую заваруху, Лудовико? — сказал Амбросио. — Весь город, что ли, поднялся против правительства, да?
— Да, — сказал сенатор Ланда. — Забросали театр гранатами, есть убитые. Бермудесу теперь конец, Фермин.
— Если Лосано требуется целый грузовик, почему же он сказал дону Эмилио: человек пять? — в десятый раз возмутился главный. — И где он, этот Лосано? Где дон Эмилио? Почему никому нельзя дозвониться?
Из Каманы выехали еще затемно, не поевши, а главный только ругался. Всю ночь дозванивался куда-то, думал Трифульсио, спать небось охота. Ему и самому заснуть не удалось. Чем выше в сьерру поднимались, тем холоднее становилось. Время от времени он задремывал, а Тельес, Урондо, Мартинес курили одну сигарету на троих. Старый ты стал, думал он, помирать пора. В Арекипу прибыли к десяти. Главный привел их к дому с надписью красными буквами «Партия Возрождения». Стучали, звонили, но никто не открывал. По узкой улочке сновали люди, заходили в лавки, кричали мальчишки-газетчики, и солнце не грело. Воздух был чистый, а небо — высокое, прозрачное. Наконец какой-то босой парнишка, зевая, отпер им дверь. Почему комитет закрыт, зарычал на него главный, ведь уже десять часов? Парнишка поглядел удивленно: он всегда закрыт, только по четвергам вечером сюда приходит доктор Лама и другие сеньоры. Почему же это Арекипу называют «белый город», а ни одного белого здания нет? — размышлял Трифульсио. Вошли внутрь. Голые столы, ветхие стулья, портреты Одрии, полотнища: «Да здравствует партия Возрождения», «Здоровье, Образование, Труд», «Одрия — это Отчизна». Главный побежал к телефону: что происходит, где люди, почему нас никто не ждал? Тельес, Урондо, Мартинес хотели есть: сеньор, можно мы сходим перекусим? Пять минут даю, сказал главный, сунул им кредитку и укатил. Нашли кафе со столиками, застеленными белыми скатертями, заказали кофе с молоком и бутербродов. Глядите, сказал Урондо: «Все — в муниципальный театр на поддержку Коалиции!» — и сюда добрались со своей пропагандой. Что у меня, горная болезнь? — думал Трифульсио. Он глубоко дышал, а воздух как будто не проникал в легкие.
— Арекипа — славный городок, чистый такой, — сказал Лудовико. — Хорошеньких много на улицах. Коротенькие, правда, толстенькие — горянки.
— Совесть замучила, — сказал Амбросио, — ведь и я мог бы там оказаться вместе с вами. Слава богу, дон Фермин не поехал в Арекипу.
— А знаешь, кого мы там встретили, в Арекипе? — сказал Лудовико. — Молину. Он там был начальником отделения.
— Китайца? — сказал Амбросио. — Разве он не в Чиклайо?
— Помнишь, как он с нами через губу разговаривал, потому что мы без звания? — сказал Лудовико. — А там — что ты, встретил, как родных.
— Добро пожаловать, друзья мои, прошу, прошу, — сказал Молина. — А остальные где? На площади? Увиваются за нашими горожаночками?
— Какие еще остальные? — сказал Иполито. — Нас всего двое: я да Лудовико.
— То есть как это — двое? — сказал Молина. — Сеньор Лосано обещал перебросить сюда двадцать пять человек.
— А-а, так это, наверно, люди из Пуно и Куско, — сказал Лудовико. — Еще не прибыли?
— Я только что связывался и с Пуно и с Куско, там ничего не знают, — сказал Молина. — Ничего не понимаю. Ну ладно, времени у нас в обрез. Митинг — в семь.
— Все брехня, Амбросио, сплошной обман, надувательство. Бардак.
— Понятно, это ловушка, — сказал дон Фермин. — Бермудес знает, что ряды коалиции выросли, и хочет нанести упреждающий удар. Но почему выбрана именно Арекипа, дон Эмилио?
— Потому что это сулит выигрыш и это можно эффектно подать в газетах, — сказал дон Эмилио Аревало. — С Арекипы началась и революция Одрии, Фермин.
— Он хочет показать стране, что Арекипа — бастион одристов, — сказал сенатор Ланда. — Население города разгоняет митинг Коалиции, оппозиция попадает в дурацкое положение, дорожка партии Возрождения на выборы пятьдесят шестого года укатана.
— Из Лимы прилетят двадцать пять костоломов, — сказал Аревало. — А меня просили прислать грузовик с крепкими ребятами — специально для свалки.
— Он тщательно приготовил эту бомбу, — сказал Ланда. — Но повторить историю с Эспиной ему не удастся. На этот раз бомба взорвется у него в руках.
— Молина все хотел поговорить с сеньором Лосано, — сказал Лудовико, — а тот исчез куда-то. И сам дон Кайо — тоже. Его секретарь все отвечал: его нет, его нет.
— Подкрепления прислать? — сказал Кабрехитос. — Да ты бредишь, Китаец. Никто мне ничего не говорил. А я и захотел бы — не смог, у нас у самих дел по горло.
— Китаец прямо рвал на себе волосы, — сказал Лудовико.
— Хорошо хоть, сенатор Аревало прислал нам помощников, — сказал Молина. — Полсотни, кажется, самых боевых. С ними, с вами и своим личным составом сделаем все, что в наших силах.
— Надо бы попробовать здешние фаршированные перцы, — сказал Иполито, — а то не поверят, что мы были в Арекипе.
Они перекусили, а потом, ослушавшись приказа, решили погулять по городу: узкие улочки, негреющее солнце, домики с забранными решеткой окнами, поблескивающий булыжник под ногами, церкви, священники. Трифульсио хватал воздух, как рыба, а Тельес показывал на стены: вот это пропаганда, Коалиция времени даром не теряет. Сели на скамейку лицом к серому фасаду кафедрального собора, а мимо проехала машина с громкоговорителем на крыше: все на митинг в муниципальный театр на встречу с лидерами оппозиции, митинг состоится в семь часов. Из окон швыряли листовки — прохожие поднимали их, проглядывали и тут же выбрасывали. Высоко здесь, думал Трифульсио. Ему рассказывали про такое: сердце стучит, как барабан, а дышать нечем. Он чувствовал себя как после драки или долгого бега: в висках стучало, билась жилка на запястье. А может, просто старость, думал Трифульсио. Дорогу назад не запомнили, пришлось спрашивать. Комитет партии Возрождения? — недоумевали прохожие, — первый раз слышу. Ну и партия у Одрии, веселился Мартинес, никто и не знает даже, где ее искать. Добрались наконец, а главный на них напустился: вы что, на экскурсию сюда приехали? С главным было еще двое: один — маленький в очках и при галстучке, а второй — здоровенный рябой верзила в рубашке без пиджака, и маленький стал ругать главного: обещали пятьдесят, а прислали пятерых. Издеваются, что ли?
— Позвоните в Лиму, доктор, постарайтесь связаться с доном Эмилио, или с Лосано, или с сеньором Бермудесом, — сказал ему главный. — Я всю ночь звонил, и ничего не вышло. Сам теряюсь, понимаю еще меньше, чем вы. Сеньор Лосано сказал дону Эмилио: пятерых, и вот мы перед вами, доктор. Пусть они вам объяснят это недоразумение.
— Да ведь дело тут не только в количестве, нам нужны умелые, обученные люди, — сказал доктор Лама. — И потом, это вопрос принципа. Меня обманули.
— Да ладно, доктор, — сказал рябой. — Справимся как-нибудь. Сходим на улицу Меркадо, к рынку, возьмем народу сотни три, с ними и ударим на театр.
