В разных концах зала раздались выкрики «Да здравствует Одрия», и толстый, с почерневшим от бешенства лицом, опомнившись, завизжал: это провокация! провокация! — но голос его потонул в многоголосом оре, в свисте и топоте, и дикая волна захлестнула театр. Все вскочили, в задних рядах партера уже слышалась брань, оттуда, толкаясь, рвались вперед, кое-где уже дошло до кулаков. Трифульсио, выпрямившись, снова крикнул «Ура Одрии!» — грудь его вздымалась и опадала. Кто-то сзади вцепился ему в плечо: провокатор! Он, не глядя, сунул локтем, подтолкнул столичного: пошли! Но Лудовико Пантоха съежился, усох, точно мумия, и только глядел на него, выпучив глаза. Трифульсио ухватил его за отвороты пиджака, сгреб, вздернул кверху: давай, давай, пошевеливайся.
— Что же мне оставалось, — сказал Лудовико, — все уже закрутилось. Негр вытащил свою цепь, кинулся на сцену. Я достал пистолет, побежал за ним. Там было еще двое наших, с ними пробились к самой рампе. А у рампы нас встретили эти, с повязками.
Кое-кто из сидевших на сцене скрылся за кулисами, а остальные смотрели на парней с повязками: те подняли палки и готовились встретить огромного негра и еще двоих, — крутя над головой цепями, они надвигались на них. Бей их, Тельес, крикнул Трифульсио, бей их, Урондо. Он взмахнул цепью, как укротитель — бичом, и парень с повязкой, стоявший ближе других, выронил палку, схватился за голову, рухнул. Негр, давай на сцену! — крикнул Урондо, а Тельес: мы их оттянем на себя, прыгай! Трифульсио видел, как они ринулись на тех, кто охранял лесенку на сцену, и, молотя цепью, прыгнул туда же.
— Меня отсекли от напарника и от остальных, — сказал Лудовико. — Никак было к ним не пробиться: стеной стояли. Человек пять меня окружило, а палки так и мелькают, будто у каждого по десять рук. Я их держал под прицелом и все звал Иполито. И тут, брат Амбросио, началось уж чистое светопреставление.
С галерки полетели похожие на бурые булыжники гранаты, разорвались с сухими хлопками в партере и на досках сцены, и сейчас же вверх спиралями потянулся дым. Через несколько секунд он стал белесым и густым, и жгучее плотное облако заволокло, скрыло от взглядов зал. Громче стали крики, раздался шум падающих тел, треск ломающихся кресел, кашель, и Трифульсио остановился. Руки его повисли вдоль туловища, пальцы разжались, выпустив цепь, колени подогнулись, но глаза еще различали в клубах едкого дыма силуэты тех, кто убегал со сцены, прижимая к лицу носовые платки, и тех, кто разводя руками, словно плавая, надвигался на него — это были парни с повязками. Не в силах выпрямиться, не чувствуя обрушившихся на него ударов, схватился за грудь, широко разинул рот. Как рыба дышу, Томаса, еще успел подумать он.
— Я, Амбросио, ослеп, — сказал Лудовико. — И мало того — задыхаться начал. Стал стрелять наугад. Не понял, что это гранаты, думал, меня сзади звезданули.
— Слезоточивый газ в закрытом помещении, несколько человек убито, десятки раненых, — сказал сенатор Ланда. — Большего и желать нельзя, не правда ли, Фермин? Будь Бермудес о двух головах, все равно теперь не выкрутится.
— Сам не заметил, как расстрелял всю обойму, — сказал Лудовико. — Глаза не могу открыть. Чувствую, голову пробили, упал, а они на меня сверху навалились.
— Не без эксцессов, дон Кайо, — сказал префект. — Да нет, митинг-то этот не состоялся. Люди в панике бегут из театра.
— Штурмовые группы ворвались в театр, — сказал Молина. — Там стрельба, дон Кайо. Убитые? Пока не могу сказать, дон Кайо.
— Не знаю, сколько я так провалялся, но потом все-таки открыл глаза, а дым все стелется, — сказал Лудовико. — А я чувствую — подыхаю, весь в крови был. И тут увидел эту суку Иполито.
— Он тоже топтал твоего напарника? — засмеялся Амбросио. — Обдурил их, значит? Не такой уж он олух, как мы думали: сообразил.
— Я говорю: помоги, помоги, — сказал Лудовико. — А он — ноль внимания, будто не узнает. Месит сапожищами этого негра, а тут они заметили, что я очухался, — и снова ко мне. Опять давай ногами, палками. Я снова вырубился.
— Префект! — сказал Кайо Бермудес. — Перекрыть все улицы. Не допускайте никаких манифестаций. Лидеров Коалиции арестовать. Список пострадавших составлен? Убитые есть?
— Знаешь, это все равно как увидеть во сне кошмар, проснуться, а он продолжается, — сказал Лудовико. — Театр был уже почти пустой. Все перебито, переломано, все кровью залито, а напарник мой, негр этот, он вообще в луже лежит. Вспомнить не могу, что у него вместо лица было. Вокруг кашляют, корчатся, стонут.
— Да, дон Кайо, на площади Армас — многолюдная манифестация, — сказал Молина. — Префект вместе с армейским командованием сейчас там. Боюсь, дон Кайо, что это невозможно. Там тысячи людей.
— Немедленно разогнать, идиот, — сказал Кайо Бермудес. — Вы что, не понимаете: это будет нарастать, как снежный ком. Соедините меня с начальником гарнизона. Сейчас же очистить улицы, Молина.
— Тут ворвались штурмовые, один увидел, как я ворочаюсь на полу, и добавил мне еще, — сказал Лудовико. — Я им: я — свой, я из префектуры Лимы. Ну, слава богу, появился китаец Молима, меня вытащили через запасной выход, и я опять потерял сознание, очнулся в госпитале. А вся Арекипа уже бастовала.
— Положение ухудшается, дон Кайо, — сказал Молина. — Разместили улицы, по всему центру города — баррикады. Своими силами штурмовые группы прекратить беспорядки не могут.
— Надо просить армию вмешаться, — сказал префект. — Но генерал Альварадо мне заявил, что, пока он не получит приказ министра, ни один солдат не выйдет из казармы.
— В одной палате со мной лежал парень из сенаторской команды, — сказал Лудовико. — Нога у него была сломана. Он мне рассказывал, что творится в Арекипе, нервы вконец расшатал. Страшно было, Амбросио.
— Хорошо, — сказал Кайо Бермудес. — Я обращусь к генералу Льерене, и он отдаст приказ.
— Сбегу я отсюда, — сказал Тельес. — На улице безопасней, чем здесь, в больнице. Не хочу, чтоб со мной сделали то же, что с Мартинесом и с негром. У меня тут знакомый есть, Уркисой зовут, он меня спрячет.
— Не трусь, ничего не будет, сюда они не войдут, — сказал Лудовико. — Ну и что, что всеобщая забастовка? Армия их быстро прижмет к ногтю.
— Где она, твоя армия? — сказал Тельес. — Что-то не видно ее. А захотят нас линчевать, так войдут сюда как к себе домой. Здесь даже охранника у дверей нет.
— Никто не знает, что мы тут, — сказал Лудовико. — А хоть бы и знали. Подумают, что мы за Коалицию были, вот и пострадали.
— А вот и нет, мы — чужаки, — сказал Тельес. — Люди со стороны. Сегодня же уйду к Уркисе. Доковыляю как-нибудь, хоть и в гипсе.
— Двоих его товарищей убили в театре, и он места себе не находил со страху, — сказал Лудовико. — Говорил, что требуют отставки министра внутренних дел, что сюда ворвутся и нас повесят на фонарях. Да что же происходит, черт бы их всех драл?
— Что происходит? — сказал Молина. — Можно считать, что революция, дон Кайо. Нам пришлось снять патрули, чтоб их не забрасывали камнями. Почему армия не вмешивается, дон Кайо? Почему нет приказа помочь нам?
— А они, сеньор? — сказал Тельес. — Что они сделали с Мартинесом, со стариком Трифульсио?
— О них можешь не беспокоиться, мы их похоронили, — сказал Молина. — Тебя Тельес зовут? Твой начальник оставил тебе в префектуре денег, когда сможешь ходить, поедешь в Ику на автобусе.
— Чего же их здесь-то зарыли? — сказал Тельес. — У Мартинеса в Ике — жена и дети, у Трифульсио тоже родня какая-то в Чинче осталась. Почему их домой не отправили, чтоб схоронить по-человечески? Зарыли как все равно собак. Тут к ним и на могилку никто не придет.
— Иполито? — сказал Молина. — В Лиму укатил твой Иполито, невзирая на мой приказ. Я просил его остаться, помочь, а он — хвост трубой. Да, я знаю, как он отличился в театре. Ничего. Подам рапорт Лосано, он у меня попляшет.
— Потише, потише, Молина, — сказал Кайо Бермудес. — Какие еще рапорты?! Спокойно и подробно доложите о ситуации в городе.
— Ситуация такова, дон Кайо, что полиция своими силами поддерживать порядок не может, — сказал префект. — Я уже докладывал, могу еще раз повторить: если армия не вмешается, произойдут весьма серьезные события.
— Ситуация какова? — сказал генерал Льерена. — Элементарно простая ситуация, Паредес. Идиот Бермудес поставил нас в безвыходное положение. Он их раздразнил, а отдуваться предоставляет нам. Требует демонстрацию силы.
— Демонстрация силы? — сказал генерал Альварадо. — Нет. Если я выведу войска, прольется крови больше, чем в пятидесятом. Уже сейчас город в баррикадах, люди вооружаются, а бастует вся Арекипа. Предупреждаю вас, прольется много крови.
— Кайо утверждает, что это не совсем так, генерал, — сказал Паредес. — По его словам, забастовку поддерживает лишь двадцать процентов жителей. И вообще, страсти разжигает кучка агитаторов, нанятых Коалицией.
