– Открывайте двери, – проговорил Харальд, просовывая руки в рукава. – Пусть люди войдут.
Раздался чудовищно громкий скрип.
Во тьме появилась светлая щель, которая быстро увеличивалась. Из неё хлынул свежий ветер, несущий городские запахи, и Харальд с наслаждением втянул его полной грудью.
Краем глаза заметил выстроившихся вдоль стены младших служителей – вчерашних строителей, позавчерашних бродячих целителей, и перед глазами начало меркнуть.
«Нет уж! – прозвучал в голове знакомый до боли голос. – Первую службу проведу я, лично!»
Харальд провалился в мягкую и душную, точно подушка, темноту.
Когда он выплыл из нее, то руки его были обагрены кровью, на алтаре дымились внутренности зарезанного барана, младшие служители тянули какое-то слащавое песнопение, а от входа в храм слышались восклицания, полные радости и изумления.
– Тринадцать лет, тринадцать лет, а теперь снова могу ходить! Чудо!
– Велик этот бог, он вернул моему сыну здоровье!
– О радость!
– Счастье! Моих прыщей больше нет, я вновь красива!
«Видишь, как они мне благодарны? – сытым котом промурлыкал внутри Харальда бог. – Более того, они благодарны ещё и тебе. Они верят в то, что это ты их исцелил. А ты ещё смел укорять меня в жестокости…»
Голос слабел, растворялся, пока не пропал совсем.
Харальду хотелось вырвать себе глаза. Но он знал – не получится.
* * *
Представитель городского совета больше всего походил на откормленную свинью. Розовая блестящая кожа, маленький пятачок носа, постоянно обнюхивающий воздух в поисках запахов съестного, приоткрытый в предвкушении трапезы рот и небольшие белесые глазки.
Только не бывает в глазах свиней такого страха. Человеческого.
Эпидемия началась в городе в самую жару, в конце июля. Люди умирали один за другим. Покрывались багровой сыпью, горели, словно в огне, желудок отказывался принимать пищу – и все…
Когда число жертв за сутки пошло на сотни, городской совет запаниковал. Маги ехать в Бабиль отказались, кроме двух шарлатанов, которых быстро раскусили и повесили, и тогда один из купцов пришел к Харальду, к главному служителю Больного Бога, властного над всеми хворями…
– Мы униженно молим вас вознести просьбу о прекращении поветрия к слуху божества. – Представитель боялся, но говорил складно и гладко, не сбиваясь и не путаясь. – Со своей стороны, город готов помочь служителям Больного Бога всем, чем только возможно.
Харальд подозревал, что болезнь напустил на город именно Больной Бог, но его подозрения никого не интересовали. Он был лишь рупором, в который одна из договаривающихся сторон кричит, чтобы другая лучше слышала.
Он мог только наблюдать.
Губы его шевельнулись, и без малейшего усилия со стороны хозяина задвигался язык, складывая звуки в слова.
Названная сумма заставила купца побелеть. Некоторое время он сидел молча, наверное, все же ругаясь про себя, а потом проговорил голосом, лишенным всякого выражения:
– Хорошо.
– И ещё одно условие, – устами Харальда сказал бог. – Может понадобиться особая жертва. Вы меня понимаете?
– Нет. – Голос свиновидного дрогнул.
– Человеческая. – Харальд хотел было сжать челюсти, чтобы не произносить этого слова, но мускулы лица ему не повиновались. Он не мог даже моргнуть.
– Кто будет принесен в жертву?
– Бог сам выберет его из толпы, – ответил Харальд. – В день моления все, кто захочет, должны быть допущены к храму.
– Хорошо, – вновь кивнул купец и сделал такое движение, словно изо всех сил сдерживал тошноту.
* * *
Харальд стоял у алтаря, а перед ним, изливаясь за распахнутые двери храма до противоположного края улицы, шумело людское море. Русые, седые, черные, лысые и рыжие головы, светлые и темные глаза, полные страха и надежды.
Они пришли, чтобы молить Больного Бога об избавлении.
А главному служителю было тошно. Хотелось сбежать, самому погибнуть от мора, только бы не участвовать в том, что произойдет, – человеческом жертвоприношении. Одному из пришедших в храм сегодня предстоит умереть, чтобы остальные могли жить.
«Я позволю тебе слышать и видеть, – сказал бог внутри, и Харальд вздрогнул от этой фразы и ещё от того, что увидел Ару. Она стояла в третьем ряду, чуть слева, и её волосы пламенели, точно языки костра.
«Начнем!» – возгласил бог, и тело Харальда задвигалось.
Оно что-то произносило, делало жесты, куда-то шагало, а он мог только наблюдать. Первый раз он не потерял сознания, когда бог вошел в его тело целиком, словно в свое собственное.
– Бог просит жертву! – прокричали уста служителя. – Готовы ли вы её дать?
– Готовы! – В слитном порыве толпа качнулась вперед.
– Одного из вас!
– Готовы! – Каждый думал, что жертвой окажется не он.
– Да свершится выбор!
Рука Харальда поднялась и, слегка подрагивая, поплыла по людским рядам. Он был бы рад не видеть, исчезнуть, закрыть глаза, но не мог, не имел сил и возможностей.
– Она, – возгласил бог, и Харальд вздрогнул. Рука Больного Бога – его рука указывала на рыжеволосую молодую женщину. На Ару!
– Она есть женщина греха, и она и подобные ей принесли грязь в этот город! – Слова извергались изо рта, будто змеи.
Толпа бесновалась, слышались выкрики: «Проститутка!», «Тварь!», «Всех их в жертву!»
Харальд задергался, словно узник, стремящийся разорвать путы. Ярость придала ему сил, и на мгновение он сумел овладеть собой, своим телом. Рука опустилась, а из уст, только что призывавших убить, вылетел крик:
– Не-е-ет!
Толпа замерла.
«Ах ты так?» – прошипел в голове голос бога, и на тело обрушилась боль.
Словно ветер свечу, боль погасила сознание.
* * *
Он очнулся и обнаружил, что лежит на постели в своей комнате в задней части храма. Все тело ныло, словно его отхлестали кнутом, а в голове царила отвратительная пустота. Как всегда, прямое управление слугой отняло у Больного Бога много сил, и он временно убрался отдыхать.
Низкий потолок навис почти над головой, но Харальд не видел его. Открыть глаза было страшно. Страшно вспомнить то, как он своей рукой обрек Ару на смерть. Страшно встать и выйти из комнаты, чтобы узнать, как прошел обряд, как умирала жертва и прекратилась ли эпидемия…
По горлу пробегали спазмы отчаяния и горя, грудь словно жгло огнем. Ну зачем она пришла в храм, он же просил её держаться подальше? Зачем? Как так могло случиться? Как он мог это допустить?
Он попытался заплакать, но не смог. Словно глаза высохли, а вместо них вставили мертвые стеклянные шарики, которые не в силах породить ни единой слезинки.
Чувства отхлынули, и пришло понимание: ему больше нечего терять. Все, кого он любил, мертвы, а за себя бояться глупо. Бог просчитался, лишив его всего и поставив на край пропасти.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
