Между тем в Чхери геройская решимость солдат подверглась тяжкому испытанию вследствие совершенного недостатка воды, угрожавшего гарнизону мучительной истомой. Но не к сдаче вынудила осажденных жажда, а к бесстрашной вылазке ничтожной горсти людей против тысяч. Унтер-офицер Чеботарев с двенадцатью рядовыми ночью вышел к источнику, наполнил водой несколько бочонков и успел доставить их в укрепление, пробившись на обратном пути сквозь окружавшего его неприятеля. Несколько человек солдат в этой вылазке было ранено, и число защитников еще уменьшилось.
Тогда два рядовых, Иван Терещенко и Андриан Никифоров, явились к подпоручику Шеншину с просьбой позволить им пробраться через неприятеля, чтобы известить ближайший русский отряд о гибельном положении гарнизонов Чхери и Мухури. Позволение было дано, и через несколько дней смельчаки были уже в Сураме, в отряде генерал-лейтенанта барона Розена. Двадцать четвертого июля русские войска, приблизившись к Чхери, наголову разбили пятитысячное скопище мятежников, державшее в блокаде замок, а вслед за тем получено было известие, что генерал-майор Симанович освободил и Мухури.
Император Александр приказал объявить о доблестной защите Чхери и Мухури в приказах по армии и наградил подпоручика Шеншина следующим чином; унтер-офицеров Яковлева и Чеботарева -знаками отличия Военного ордена, выдачей по сто рублей единовременно и, сверх того, жалованьем по окладу гвардейских фельдфебелей с обращением его в пенсион до конца их жизни; рядовых Терещенко и Никифорова – званием унтер-офицеров, также знаками отличия Военного ордена и пятьюдесятью рублями каждого. Всем остальным нижним чинам, участвовавшим в защите, выдано по двадцать пять рублей.
Но высшей наградой героям служит память потомства, которое никогда, пока в русских людях будет жить дух доблести, не забудет изумительной стойкости храбрых защитников Чхери и Мухури.
XVIII. МАРКИЗ ПАУЛУЧЧИ
Блистательный сподвижник Тормасова и его преемник, герой Ахалкалаков, маркиз Филипп Осипович Паулуччи родился в Модене в 1779 году и юношей начал военную службу в итальянской армии. Он участвовал с ней в последних революционных войнах, под начальством генерала Молитора, и дослужился до звания генерал-адъютанта. Уйдя в отставку, он поступил в 1807 году в русскую армию полковником, сражался с турками под начальством Михельсона, скоро произведен был в генерал-майоры, а тридцатого июля 1810 года уже назначен генерал-квартирмейстером в кавказскую армию, где за особое отличие под Ахалкалаками в том же году произведен в генерал-лейтенанты.
По отъезде Тормасова кавказские войска были разделены на две, одна от другой совершенно независимые части. Паулуччи назначен был главнокомандующим в Грузию, а генерал-лейтенанту Ртищеву подчинены войска, расположенные на Кавказской линии.
Новый главнокомандующий был человек замечательный по прямоте и энергии. Он не терпел ни в чем окольных путей и отличался вполне самостоятельным и независимым характером. До какой степени он был настойчив и тверд, можно видеть из следующего случая, рельефно обрисовывающего, между прочим, и саму систему, принятую им в управлении Грузией.
Однажды, вскоре после вступления его в должность главнокомандующего, супруга изгнанного из Имеретии царя Соломона обратилась к государю с просьбой дозволить ей попытаться склонить мужа к возвращению в Россию, для чего и послала в Турцию одного из приближенных к ней дворян. Государь согласился, и Паулуччи получил об этом известие официальным порядком. Но он имел мужество остановить распоряжение государя, и само письмо царицы к Соломону отправил назад нераспечатанным.
«Метода, – писал он при этом министру иностранных дел, – принятая здесь, чтобы с напряжением стараться о вызове из Персии царевича Александра, человека собственно по себе ничего не значащего, не только не доставила никакого успеха, но обратилась, напротив, во вред нам самим. Посылка к нему людей, обещание ему различных выгод уверили его только в том, что он для России весьма важен, а это умножило его партию в Грузии и привлекло уважение со стороны дворов персидского и константинопольского. Точно таковой же системы держались сперва по отношению к имеретинскому царю Соломону и царевичу Левану, что придало первому такую силу и важность, каких бы он без этого никогда не имел, а по отношению ко второму было причиной той легкости, с какой царевич Леван, впоследствии убитый лезгинами, распространил пламя мятежа между горскими народами. Итак, убедившись в необходимости принять здесь иную систему, чем та, которая существовала доселе, и притом такую, которая была бы более сообразна с достоинством России, я с самого начала моего приезда в Имеретию старался уверить не только грузин, но и самих неприятелей, что для храбрости русских войск ни имеретинский царь, ни грузинские царевичи отнюдь не опасны и что для могущественной России все равно, где бы они ни находились, и она никогда не обнаружит никакого интереса иметь их в своей власти».
Паулуччи был необыкновенно деятелен. С раннего утра до полудня он принимал всех, кто имел в нем нужду, и тут же клал резолюции, которые должны были быть выполнены не позже следующего утра.
Обладая в высшей степени благородным характером, он много заботился о том, чтобы научить людей уважать заслуги других, и первым распоряжением его было перенести тело доблестного князя Цицианова из отдаленной Бакинской провинции в Тифлис в кафедральный собор, где прах героя должен был служить как бы священным залогом дальнейшего благоденствия Грузии. Он откровенно выговаривал грузинским князьям за небрежное отношение к памяти последних царей их, Ираклия и Георгия, гробницы которых, стоявшие в вековой усыпальнице грузинских царей в Мцхетском соборе, оставались в совершенном забвении и забросе. Паулуччи приказал соорудить над ними достойные памятники.
Посетив как-то Елизаветполь, он нашел там содержащимся в крепости под караулом семейство последнего ганжинского хана, погибшего геройской смертью при взятии города, и тотчас же освободил его. «Имея правилом, – писал он по этому случаю наследному персидскому принцу, – чтить память людей, служивших своему отечеству усердно, я отдаю всю справедливость и покойному Джават-хану, который, защищая крепость, пал мертвым на батарее с оружием в руках. В доказательство этого чувства я дал семейству его полную свободу возвратиться в Персию и взять с собой тела покойного хана и сына его Гуссейн-Кули-аги».
Исполняя до назначения его главнокомандующим в Грузии обязанности генерал-квартирмейстера и дежурного генерала Кавказского корпуса, командуя различными отрядами и перенося все лишения походной жизни наравне с солдатами, маркиз Паулуччи имел возможность близко познакомиться с бытом и с характером кавказских офицеров. Его приказы дают понятие не об образе мыслей только самого главнокомандующего, который из личного опыта вынес глубокое уважение к доблестным подвигам кавказских героев, но и служат прекрасной характеристикой тогдашнего кавказского военного общества.
«Военнослужащие должны ведать, – писал он, став главнокомандующим, – что лучше умереть со славой, чем жить в бесславии, и для того, хотя бы то стоило жизни, никто не должен шагу уступать неприятелю, несмотря ни на какое его превосходство».
«Я предваряю, – прибавлял Паулуччи, – что кто из офицеров даст над собой верх неприятелю, тот предан будет военному суду и с бесчестием уволен со службы, ибо кто держит в мыслях, что он русский и что его одолеть нельзя, тот сам всегда победит неприятеля».
Высказав с обычным прямодушием то, чего он требовал от офицеров в военном деле, главнокомандующий в то же время преисполнен был даже преувеличенных забот об их нравственном развитии и, не стесняясь называть пороки собственным именем, отнесся с пуританской строгостью к некоторой распущенности, господствовавшей в тогдашних нравах.
«К крайнему моему сожалению, – писал он в одном из своих приказов, – я должен заметить, что многие из офицеров занимаются неумеренным употреблением горячих напитков и даже азартными играми. От первого они теряют все уважение в глазах своих подчиненных, а от второго лишаются времени, нужного для занятий по службе, часто вовлекаемы бывают в разорение, а что еще хуже, подвергают себя лишению чести».
И он обещает употреблять против виновных всю строгость, которую ему внушало личное отвращение его к игре и к неумеренному употреблению крепких напитков.
Другим подобным же приказом он воспрещал всем офицерам иметь на содержании женщин. «Ибо, -говорит Паулуччи, – сие противно нашей христианской религии, а кто отступает от правил ее, тот не может верно и усердно служить государю и отечеству и в сражении не может быть храбрым, ибо имеет нечистую совесть».
Но требуя от войск полнейшего самопожертвования там, где это было нужно, он в то же время берег людей и старался облегчить солдатскую службу, почти уничтожив практиковавшиеся до него утомительные и бесцельные погони за каждой мелкой хищнической шайкой, которые были в крае явлением постоянным и обычным. На просьбу одного из грузинских князей поставить войска для защиты его пограничного имения, Паулуччи ответил, что «прежде, при грузинских царях, жители сами защищали, свои деревни, а если они теперь стали русскими, то за трусов не стоит утруждать войска, защищающие границы всей Грузии от неприятеля, а не от хищников».
