Но требуя от войск полнейшего самопожертвования там, где это было нужно, он в то же время берег людей и старался облегчить солдатскую службу, почти уничтожив практиковавшиеся до него утомительные и бесцельные погони за каждой мелкой хищнической шайкой, которые были в крае явлением постоянным и обычным. На просьбу одного из грузинских князей поставить войска для защиты его пограничного имения, Паулуччи ответил, что «прежде, при грузинских царях, жители сами защищали, свои деревни, а если они теперь стали русскими, то за трусов не стоит утруждать войска, защищающие границы всей Грузии от неприятеля, а не от хищников».
Паулуччи вступил в управление Грузией двадцать второго сентября 1811 года, среди самого разгара военных действий против персиян в Карабаге и против турок со стороны Карса.
В Карабаге расположены были в то время два полка: Троицкий и семнадцатый егерский. Но оба они были изнурены и ослаблены губительными местными лихорадками, так что не в состоянии были положить предел персидским набегам, тем более что в составе этих войск не было вовсе кавалерии, а неприятель действовал не иначе, как конными шайками.
Персияне отлично знали состояние наших полков и, мстя за Мигри, сделали Карабаг ареной мелких, но постоянных вторжений. Целью своих нападений они выбирали преимущественно посты, разбросанные по границе. Нельзя, однако, сказать, чтобы эти вторжения, рассчитанные на вернейший успех, послужили к чести персидского оружия. Напротив, они дали только новые случаи обнаружиться тому геройскому духу кавказского солдата, который глубоко внедрился в тогдашних полках и потом преемственно дошел до нашего времени, так как на Кавказе память о минувших подвигах никогда не исчезала вместе с их очевидцами, а воплощалась в предания, переходила в песни и создавала тот типичный характер полков, вовсе не существующий в других войсках русской армии, который составляет великую, ничем не сокрушимую духовную силу.
Вот несколько таких случаев. Седьмого февраля, на заре, батальон сарбазов, поддержанный сильной конницей, с барабанным боем вдруг ринулся на Шехаузский пост, состоявший всего из двадцати пяти егерей и двадцати семи казаков, под командой подпоручика Граховского. Неприятель, окружив дом, где помещались егеря, стал бросать вовнутрь его ручные гранаты, а выбегавших солдат рубил поодиночке. Казаки, не имея возможности соединиться с егерями, засели в каменную церковь и здесь держались до прибытия к ним подкрепления. G ними был и Граховский, не успевший добраться до своих егерей.
Граховского потом судили именно за то, что он защищался не вместе со своей командой. Суд принял во внимание его геройскую оборону в церкви, но все-таки конфирмовал обойти чином. Пример, как строго относились в те времена в кавказских войсках ко всякой самой легкой тени на честь и славу русского имени, какой безукоризненности, если так можно выразиться, требовали тогда и в самом геройстве.
Отбитая от Шехауза, персидская конница рассыпалась по Карабагу и бросилась вымещать свою неудачу на беззащитных жителях. Две шайки ее, встреченные карабагским ханом, были, однако же, истреблены, а остальные ушли за Араке, уведя с собой несколько деревень со всем скотом и имуществом.
Одним из самых выдающихся случаев этого времени осталась доныне памятная оборона одного казачьего поста из четырех человек против нескольких сотен конных персиян. Заметя, что неприятель шел прямо на пост, донские казаки Чукарин, Ушаков и Териков вместе с одним карабагским татарином засели в землянку и не только выдержали блокаду, но отразили штурм спешенных кавалеристов и захватили у них два ружья, которые, как трофеи, были представлены ими по начальству. Государь пожаловал всем трем казакам знаки отличия Военного ордена, а татарину серебряную медаль «За храбрость».
Не меньшего внимания заслуживает подвиг рядового семнадцатого егерского полка Орехова, застигнутого в дороге вместе с двумя казаками и двенадцатью милиционерами конной персидской сотней. Шесть струсивших татар обратились в бегство и были изрублены, но остальные милиционеры и казаки, под начальством Орехова, сами кинулись в шашки и благополучно прорвались в Шушу. Орехов был награжден званием унтер-офицера, знаком отличия Военного ордена и десятью червонцами.
В августе нападения персиян становятся серьезнее, служа как бы предвестием больших военных действий. Четырнадцатого числа в деревне Горюсах рота егерей, под командой штабс-капитана Сурова, должна была выдержать отчаянный бой уже с двумя батальонами регулярного персидского войска, сарбазов, и тремя тысячами конницы. Молодой офицер Рубанов, стоявший на пикете, первый принял на себя удар неприятеля и доблестно сберег честь русского оружия, не уступив ни шагу, пока подоспела остальная рота. Персияне штурмовали деревню до трех часов пополудни, но встретив упорную защиту и понеся большие потери, вынуждены были отступить, оставив на месте сражения до пятидесяти тел. За это дело штабс-капитан Суров и прапорщик Рубанов произведены в следующие чины.
На исходе августа массы персидских войск обложили неприступную Мигри, в то время как почти весь мигринский гарнизон лежал в лихорадке, и крепость обратилась в огромный лазарет, где умирало по несколько человек ежедневно. В течение совсем короткого времени семнадцатый егерский полк переменил трех шефов: полковников Асеева, Снаксарева и Живковича; число больных солдат возросло до шестисот человек, так что под ружьем из двух батальонов не осталось и двухсот егерей.
«Но эти егеря, – как говорит историк Эриванского полка, – были те железные люди, закаленные в походах Карягина и Котляревского, которые привыкли побеждать с малым числом сильных противников... и трудная эпоха была пережита ими со славой».
Первое нападение персиян было на пикеты, окружавшие Мигри. Майор Дьячков, командовавший крепостью после отъезда Котляревского, выдвинул на помощь пикетам резерв и с упорным мужеством выдержал неравную битву. Раненый, он все-таки не оставил командования, пока наконец неприятель не был обращен в совершенное бегство.
Тогда персияне обратились к иному способу действий. Выбрав темную ненастную ночь, они переправились через Араке и заняли мигринские сады так скрытно, что в крепости узнали об этом только под утро, когда штабс-капитан Баратов с сорока егерями пошел занимать обычный дневной пост на Араксе. Подходя к садам, он первый заметил засаду и, остановившись, послал известить об этом в крепости. Никто не предполагал, что персияне засели здесь в значительных силах, а потому из Мигри отправили тотчас две небольшие команды, чтобы отрезать неприятелю отступление. Вправо пошел капитан Чернявский, влево – прапорщик Вербицкий. Но едва началась перестрелка, как персияне вдруг двинулись из садов густыми колоннами и с криком бросились на русских. Изнемогая под натиском громадной толпы, солдаты стали подаваться назад, отбиваясь штыками и прикладами. Скоро капитан Чернявский был ранен, а из ста тридцати егерей сорок были убиты или захвачены в плен. Неприятель, заранее торжествуя победу, шел прямо на крепость, но там уже били тревогу. Майор Терешкевич наскоро собрал из лазаретов сто пять полубольных солдат и, кинувшись с ними в штыки, остановил стремительный напор персиян. Между тем отступившие егеря оправились, и после трехчасового боя персияне бежали, преследуемые вплоть до Аракса.
Главнокомандующий маркиз Паулуччи объявил тем не менее выговор Чернявскому и Баратову за их отступление. Он находил, что при тогдашнем положении Кавказского корпуса только одна отчаянная храбрость могла спасти наше господство в Закавказском крае, и в этих видах благодарил особенно Дьячкова и Терешкевича, которые впоследствии еще более оправдали лестное о них мнение главнокомандующего[48].
Нельзя не сказать, однако же, что в общем результате действия Баратова и Чернявского оказались, несмотря на суровый отзыв о них маркиза Паулуччи, весьма хорошо обдуманными. Подавляемые числом неприятеля, они отступали без страха, в порядке, и затем, воспользовавшись первым удобным случаем, сами перешли в наступление и гнали персиян до Аракса. Если бы они отступили вследствие робости, то сто полубольных солдат Терешкевича едва могли бы восстановить их нравственные силы.
Нужно сказать, что в то самое время, когда Аббас-Мирза истощался в бесплодных усилиях против Мигри, в Карее сосредоточился сильный турецкий корпус, под начальством эрзерумского сераскира, ожидавшего только прибытия союзных войск из Эривани и Трапезунда, чтобы открыть наступательные действия против Гумри. На исходе августа эриванский сардарь Хуссейн-Кули-хан действительно соединился с ним у Мазагберта. Но тут неожиданно для всех случилось такое обстоятельство, которое разом расстроило все планы союзников.
