Его взяли через два дня, ночью. Он проснулся от сильного стука в дверь и понял: это пришли за ним. Понял, наверное, потому, что все время думал об этом, несмотря на свое решение не придавать особого значения истории с злополучным билетом. Сологубов, надев брюки, подошел к двери. Но не успел ее приоткрыть, как она с силой распахнулась и кто-то в мокром от дождя плаще, ослепив ярким светом карманного фонаря, оттолкнул его в сторону.
В комнату вошли трое. Один из них, высокий, сутуловатый, включил люстру, протянул Сологубову раскрытое удостоверение, назвав себя особо уполномоченным специальной службы ФБР.
Сологубов, со сна зябко поеживаясь, долго рассматривал удостоверение, чтобы собраться с духом, овладеть собой, потом нарочито лениво, с зевотой, спросил:
— Что вам от меня требуется?
— Вы арестованы! — сказал уполномоченный ФБР. — Мы должны произвести у вас обыск.
— Забавно, — усмехнулся Сологубов, хотя ему было совсем не до смеха; он почувствовал дрожь в руках и, чтобы скрыть это, сунул руки в карманы брюк. — Может, все же объясните, в чем дело?
Вместо ответа Петр услышал грубое приказание одеться, а когда он это сделал, у него вывернули карманы, ощупали одежду, потом ему надели стальные наручники и посадили на стул посреди комнаты, в которой начался обыск.
Из прихожей ввалились еще два агента, здоровенные, ростом под потолок. Теперь их стало пятеро. Один охранял арестованного, молча покуривая возле него, а остальные, сбросив плащи, переворачивали в комнате все вверх дном, простукивали специальным прибором, отдаленно напоминавшим миноискатель, стены, косяки дверей, подоконники, ящики и ножки стола. Они перелистали все книги на этажерке, у некоторых вспороли корешки переплетов. Перерыли в гардеробе белье, висевшие на плечиках костюмы и пальто, промяли пальцами каждый их шов. Потом топором отодрали плинтусы, внимательно осмотрели щели между стенами и полом.
На все это Сологубов взирал безучастным, отсутствующим взглядом. Его сейчас занимало другое: какие улики против него имелись в отделе безопасности, кроме доноса Кантемирова о билете в московский театр? Только об этом теперь Сологубов и мог думать, все остальное казалось малозначительным, пустячным, недостойным внимания.
— Следуйте за мной! — прервал его мысли грубый голос, когда обыск закончился.
Сологубова в наручниках повели вниз, к машине, посадили позади шофера. С обеих сторон сели агенты. Машина тронулась. Моросил дождь, временами глухо гремел гром, ослепительные зигзаги молний освещали низкое, набухшее влагой небо.
В здании отдела безопасности Сологубова сфотографировали анфас и в профиль, сняли отпечатки пальцев. Потом по длинному полутемному коридору провели в камеру.
Он осмотрелся. Справа на цементном полу — узкая койка, покрытая серым байковым одеялом. Над ней, почти под самым потолком, небольшое окно с решеткой из стальных прутьев. На стене слева приделаны на кронштейне откидные столик и стул. Ближе к двери камеры — металлическая раковина с краном, рядом унитаз. Полное современное тюремное благоустройство!
Сологубов сел на кровать, зачем-то пощупал тощий жесткий матрац. Через минуту поднялся, прошелся по камере — пять шагов от стены, пять шагов обратно.
«Разведчик, однажды попавший на подозрение, уже не разведчик, — вдруг подумал Петр. — Это только в плохом фильме заподозренные шпионы благополучно уходят от преследователей и как ни в чем не бывало продолжают свою деятельность. В жизни подозреваемый разведчик уже обречен, его окончательное и полное разоблачение лишь дело времени. Поэтому какими бы самыми ничтожными уликами против меня отдел безопасности ни располагал, можно считать, что я уже выведен из игры, не начав дела, загубил его».
Эта мысль так поразила Сологубова, что он остановился посередине камеры, чувствуя, как жар, идущий изнутри, заливает его лицо. Досада и стыд за допущенную оплошность, из-за которой он не сможет выполнить задания и, следовательно, не оправдает оказанного ему доверия, сразу оттеснили на какое-то время все другие мысли и чувства.
Сологубов опять принялся шагать по камере. Ходил долго, пока не устал и, обессиленный, не повалился на койку. Когда постепенно улеглось волнение и наступила обычная ясность в голове, он снова вернулся к истоку всей этой истории.
Сам по себе театральный билет, найденный у него, — улика, конечно, слабая. От нее, пожалуй, можно отвертеться, если твердо стоять на своем: пиджак чужой, куплен по случаю на барахолке. Но что, если эта улика перекрывается другой, более веской? Тогда дело хуже и ему, разумеется, несдобровать. Однако защищаться надо до последнего, а поэтому быть перед допросом во всеоружии, хотя бы примерно знать, где он мог допустить ошибку.
И Сологубов, напрягая усталый мозг, стал вспоминать содержание своего письменного доклада генералу Кларку — раздел за разделом, от первой до последней строчки. Все вроде правильно, как было прорепетировано много раз с подполковником Дружининым в Москве... А что, если именно там, в Москве, и сделали промашку, скажем, не учли какую-нибудь мелочь при составлении обстановки по уральскому району, заинтересовавшему «Службу-22»? А эта «мелочь», оказывается, известна Кларку (не один Сологубов, наверное, разведывал этот район) — вот и неопровержимая улика, если не полный провал. А тут еще подоспело донесение «стукача» Кантемирова. Ничего себе земляк, черт бы его побрал!
Сологубов принялся ворошить в памяти все известной ему об этом безобидном на вид, несобранном, опустившемся старикашке. Хотя, какой он старикашка, ему далеко до пятидесяти, только плешив и поседел раньше времени — жизнь потрепала.
В октябре 1941 года Кантемиров со своей частью попал в окружение, бросил в лесу винтовку и пошел на запад, в Смоленск, занятый немцами, где жили его мать и маленькие брат и сестра. Первое время отсиживался дома, потом, чтобы кормить себя и мать с детьми, устроился работать секретарем бургомистра района. При наступлений Красной Армии, боясь ответственности за сотрудничество с немцами, бежал вместе с ними и был определен на службу в соответствии со своей довоенной профессией радиоинженера в немецкий отдельный дивизион связи, где использовался по ремонту радиоаппаратуры. Через некоторое время его произвели в унтер-офицеры.
После капитуляции Германии Кантемиров долго не мог устроиться. Подался в Фюссен, в лагерь для «перемещенных лиц», находившийся в американской зоне оккупации. В конце 1946 года в это пристанище бывших гитлеровских прислужников приехал Околович. Он-то и завербовал Кантемирова в НТС, где тот прошел путь от рядового функционера до штатного инструктора на курсах НТС. Потом в том же качестве работал в американской разведшколе...
