И вдруг страшная мысль потрясла его – может, он вообще еврей? Типичный сын Израиля, с тою же психологией, с теми же ценностями, только с обратным знаком. Или вариант того же, только сильно ослабленный – современный светский израильтянин. Беда только в том, что в каждом израильтянине спит еврей, и порой очень не вовремя просыпается, как, например, в этом чертовом лейтенанте Кацире, который ради каких-то дурацких идеалов погубил карьеру собственному отцу. Перед глазами встали мелькавшие сегодня на экране телевизора кадры – солдаты, обнимающиеся с поселенцами, счастливое лицо какого-то оборванного парня в съехавшей набекрень оранжевой кипе с буквой V и рядом с ним девушки с конским хвостиком, прыгающей от восторга. Тучи еще сильней сгустились. Черным дождем заволокло город Наблус. И, когда сверкнула молния, простая истина пронзила мозг Вахида.– Вот оно что! – прошептал он. – Выходит, все израильтяне – по сути, поселенцы. Только большинство их, слава Аллаху, покамест этого не понимают. А вот как поймут, нам – конец!
Вахид прошествовал в спальню, улегся на диван, закинул руки за голову. Ну что ж... Поражение так поражение. Единственное, что у него от всей этой истории осталось – это память о перемещениях во времени, да и в пространстве, которые он на протяжении последних дней совершал, перевоплощаясь в кого-то из своих далеких предков. В первый раз это случилось тогда, в замке Тоукан, когда он вдруг ощутил, как длиннополый плащ из крашеной козьей шерсти обнимает тело, медные браслеты приятно холодят запястья и щиколотки, а с левого плеча свисает лисий хвост. Вокруг по-прежнему был Наблус, нет, уже не Наблус, а древний Шхем, с домами, сложенными из грубо обтесанных глыб, с террасами, на которых зеленели виноградники, и храмами, источавшими винный аромат и запах горелого мяса...
ТОГДА В ШХЕМЕ
Тогда, в Шхеме...
«Иштар и Баал, о, как любим мы вас
Настал долгожданной близости час
Как сладко верить что мы и сами
Во веки веков возлюблены вами
И каждый вам в жертву нести готов
Баранов и коз овец и козлов
И лить на алтарь то вино то воду
А вы нам за это несете свободу
Мы знаем что жизнь дается лишь раз
Наполним же радостью каждый час
Мы к вам приводим овец на закланье
А вы нам прощаете наши деянья
И злодеянья...»
Сначала ниточкой, а потом ручейком среди камней вплетается мелодия в какофонию человечьих голосов, криков, топота босых ног, визга зарезаемых животных, блеянья их еще живых собратьев, стука каменных молотков в примитивных мастерских, расположенных тут же, за прилавками, по краям рыночной площади. Она облекается в журчащий женский хор, восхваляющий Иштар, богиню плотской любви, и Баала, могучего бога-оплодотворителя.
«И наши грехи уплывают как тени
И вновь нас зовет океан наслаждений
И как ни дурманят цветы нас порой
Дурманней дыхание плоти живой
О сладость пиров наших... нет ей предела
Но слаще всего обнаженное тело»
Ритм все учащался. Девушки с ресницами и бровями, подведенными сурьмой, украшенные миртовыми венками, в набедренных повязках, расшитых золотистыми нитями и бисером, извивались всем телом, покорные мелодии, выводимой флейтой под струнные переборы кинора, под ритмичный бой бубна, под радостную россыпь его маленьких металлических тарелочек. Казалось, у них на животах пульсируют какие-то дополнительные мышцы, каких нет у обычных людей... И дыхание – частое, прерывистое, порожденное не усталостью, а страстью. Дина поймала себя на том, что и она так же прерывисто дышит, глядя на них поверх голов десятка голозадых ханаанских мальчишек, прибежавших в Шхем на базар из соседней Цриды, что и она притоптывает в такт музыке в своем сером шерстяном пастушеском балахоне, никак не приспособленном для танцев. Ей вдруг почудилось, будто и у нее на животе появились новые мышцы, позволяющие бедрам и жадно трепещущей груди двигаться как бы независимо друг от друга.
– Смотри-ка, – усмехнувшись, произнес большеголовый Шарецер, поглаживая тщательно завитую в соответствии со старинным обычаем бороду. – Похоже, за нас работу выполняют эти девицы.
– И вправду! – подхватил Шарру. – Еще десять минут такой музыки – и она сама, на ходу срывая с себя свой мешок, побежит к нам с криком «Несите меня на блюде к принцу Шхему!»
Шарецер вдруг посерьезнел.
– Ты еще мальчишка, Шарру, – сказал он сурово. – И сейчас не до шуточек. Надо подумать, как эту красотку зацапать.
– Да чего тут думать? – весело сказал коренастый Шарру. – Подойдем я слева, ты справа – и давай! Неужели кто-нибудь сунется, видя вот это?
И он ткнул пальцем в свисающий с левого плеча лисий хвост – знак того, что его носитель принадлежит к личной охране принца.
– Так что задание у нас сегодня – одно удовольствие, – продолжал Шарру. – Заодно по дороге потискаем эту дурочку. Жаль, принц велел ее девственницей к нему доставить.
– Делаем так... – начал Щарецер, не обращая внимания на болтовню своего напарника.
...Музыка все больше затягивала Дину, которую людская волна вынесла прямо к хороводу. В принципе, Шарру и Шарецер уже теперь могли хватать ее. Даже если бы ей удалось вырваться из их цепких объятий, она бы далеко не убежала – уперлась бы в толпу. Правда, как поведет себя толпа – это вопрос. Одно дело сохранять нейтралитет, когда на чужеземку накидываются стражники наследного принца, любимого народом или не очень, а другое дело, когда эта же чужеземка с криком «защитите!» несется к тебе, и все-то, что от тебя требуется, это сделать шаг в сторону, дать дорогу.
– В общем, тут надо подходить вплотную и только тогда брать, – подытожил Шарецер. – Да и принц хорош! Не мог послать с ними еще кого-нибудь, например, Беродаха. У него руки длинные, как паучьи лапы.
Дина не заметила, как сама начала прыгать, не очень умело взметая в такт музыке ручки с синими глиняными кольцами. Прежних танцовщиц сменили новые, с блестящими в лучах факелов телами. Единственным одеянием их были кожаные ленточки, перетягивающие пышные волосы, да сердоликовые запястья. Ногти на руках и ногах были выкрашены хной. Их нагота была частью этой музыки, этого танца, этого базара, ни днем, ни ночью не прерывающего своего гудения. Все со всем было в гармонии, и единственным диссонансом здесь был плащ из овечьей шерсти, крепостной стеной отгородивший тело Дины от чарующего ночного мира. Ах, как давил на плечи этот плащ, ах, как стискивал тело! И опомнилась Дина уже когда схватилась за ворот у горла, чтобы с силой рвануть его, превратить в никому не нужную тряпку и бросить свое свободное тело в водоворот хоровода. Стоп! Неужели это она, дочь Яакова, одна из тех, что пришли в этот мир, чтобы соединить его с Б-гом, чуть не опустилась до того, чтобы участвовать в языческих плясках? Какой позор! «Ты теряешь будущий мир. Остановись немедленно!» – услышала она в душе своей голос отца, как впоследствии в Египте услышал его ее брат Иосеф. Рука Дины выпустила ворот и повисла, как после страшного усилия. Но взгляд по-прежнему был прикован к обнаженным плясуньям. «Немедленно отвернись!» А вот это, как она ни старалась, с первого раза не получилось. К несчастью, не получилось, потому что второго раза ей предоставлено не было.
Мужские руки справа и слева схватили ее за горячие ладошки, и двое мужчин, вернее, один мужчина, а другой еще совсем юноша, в одинаковых длиннополых плащах из крашеной козьей шерсти, в воловьих сандалиях, с медными браслетами на руках и ногах, с лисьими хвостами, свисающими у каждого с левого плеча, поволокли ее прочь от от хоровода, прочь от рыночной площади в проулок, где в тени высоченных тополей неподалеку от глинобитного домика с камышовой крышей в пыли и печали возлежал готовый к соучастию в преступлении рыже-бурый верблюд.
– Пустите, – заорала она, – пустите! На помощь! Отец! Шимон! Леви!
Необходимости зажимать ей рот не было. Единственный из прохожих, вздумавший... нет, не придти на помощь – это было не в традициях города Шхема – а просто поинтересоваться, что там за буча, немедленно, как и предсказывал Шарру, ретировался, завидев лисьи хвосты. Пока ее связывали кожаными ремнями, она так брыкалась, что Шарецеру пришлось буквально навалиться на девушку, придавить и даже чуть придушить ее своим телом.
– Куда вы меня везете? – рыдала Дина, когда, выпрямившись, верблюд вознес ее над равниной, распростершейся у подножия горы Гризим, где обводной стеной, сложенной из каменных глыб, отгораживался от мира живописный Шхем. – Вы что, убить меня хотите?
– Вовсе нет! – реготал Шарру, обхватив девушку сзади и жадно всасывая широкими ноздрями аромат нарда, исходящий от ее густых черных волос.
(Шарецер, убедившись в том, что Дина обездвижена, не стал взбираться на верблюда – да там уже и места не было – а повел его под уздцы).
– Напротив, тебя ожидает море удовольствия. Для начала ты будешь освобождена от тяжкого и ненужного бремени, именуемого невинностью.
