— На Вашу ответственность.
— Первыми вывезем архивы партийные и Наркомата внутренних дел? — спросил я.
— Нет! — сказал он. — в первую очередь архивы Наркомата обороны. Завтра доложите исполнение.
Я посмотрел на часы. Был девятый час вечера. Вернулся в управление, на Арбат, на улицу Фрунзе. С первого этажа и до нашего, до четвертого, на лестницах и в коридорах стояла очередь представителей из наркоматов и прочих учреждений. Ждали пропуска на погрузку людей и имущества. Прямо в кабинете меня ждал товарищ из НКВД. Объясняю ему, что первыми отправим на восток архивы Наркомата обороны. Он начал было шуметь, но я предупредил, что это указание с самого верха, он понял и. ушел в очередь.
Я вызвал помощников, и мы до пяти утра выдавали людям пропуска на погрузку архивов. В эту же ночь на Курском вокзале формировались поезда. Закончив дела в учреждении, мы поехали на Курский вокзал. Толпы людей и сотни машин заполонили площадь. Все рвутся на погрузку, среди особо активных почему–то преобладают директора магазинов и продуктовых баз. Мы еле пробились сквозь толпу внутрь вокзала. Первым долгом надо было утихомирить людей, наэлектризованных паническими слухами. Мы с адъютантом Николаем Туровниковым сутки назад испытали на себе, что такое слухи. Возле пригорода, в Химках, на мосту, нашу машину обстреляли. Потом старший патруля объяснил, что ему приказано обстреливать всех, кто подъезжает к мосту, потому что, по слухам, немецкие мотоциклисты уже вскакивали в Химки, на московскую окраину. Поэтому, приехав на Курский вокзал, я объявил из радиорубки на всю площадь, что слух о том, что немцы ворвались в Москву с Можайского шоссе, вздорный, что прошу товарищей соблюдать порядок и что его несоблюдение будем карать по закону военного времени. Это привело толпу в чувство, и погрузка дальше пошла без суматохи и толкотни и только по нашим пропускам.
В девять утра поехали в Наркомат обороны. На улице уже снежно, морозец, а мы в фуражках. Едем по улице, видим витрину магазина с зимними шапками, и двери настежь. Дал я деньги Коле Туровникову, чтобы купил нам, четверым, меховые шапки. Он скоро вернулся с шапками и с деньгами. Платить, говорит, некому, в магазине ни души. Пришлось вернуть шапки на место, найти милиционера, он сообщил, куда надо, про этот брошенный магазин. В дальнейшем пути на Арбат видели еще несколько брошенных магазинов с распахнутыми дверьми.
В Наркомате обороны все были на своих местах, кроме хозяйственников. Зашли в столовую. Пусто. Мы со вчерашнего дня ни ели, ни пили, а тут и чаю горячего нет. И начальники продснабже- ния, и подчиненные — все исчезли.
По телефону я сообщил Сталину, что поезда с архивами отправлены на Восток и, по докладам военных комендантов, уже прошли Рязань. Доложил о бегстве торговых работников и снабженцев, о том, что видел на улицах и в нашем наркомате. Сталин сказал:
— Хорошо, что обратили наше внимание. Мы наведем порядок.
И действительно, несколько часов спустя милиция и военные
патрули навели в Москве и на ближних дорогах жесткий порядок, применяя к паникерам самые крутые меры. Что касается нашей столовой, то и в ней появились повара, хозяйственники, официантки. Кто их разыскал и вернул, не знаю, но с ними появились еда и питье и даже наркомовские порции вина. Полковник, ведавший в Наркомате обороны снабжением, был изловлен в груженной машине под Москвой, отправлен в военный трибунал, а из трибунала в штрафную роту. И еще легко отделался.
После напряженных дней 15–17 октября деловая жизнь Москвы вошла в нормальную колею. Досаждали непрерывные авиационные налеты. Фронт остановился в 60–70 километрах от Москвы. Перелетев линию фронта, фашистские бомбардировщики спустя 15–20 минут уже появлялись над центром Москвы, поэтому бороться с ними было трудно. Для того чтобы воздушные налеты не прерывали оперативного управления войсками, транспортом, да и всей деятельностью, питающей боевую жизнь фронта, управленческие аппараты перешли в бомбоубежища. Одно из главных было создано в станции метро «Кировская». Там, в глубоком подземелье, разместились оперативные звенья основных правительственных, партийных и военных учреждений, снабженные устойчивой и многоканальной связью. Мне там тоже выгородили фанерный кабинетик.
Эта станция метро памятна мне приездом американца Гарри Гопкинса. Еще днем мне позвонили из секретариата Сталина. Поскребышев сказал, что прилетел в Москву представитель Президента США Ф. Рузвельта Г. Гопкинс, что будут обсуждаться поставки стратегических материалов из Америки через Владивосток и Транссибирскую магистраль и меня пригласили присутствовать на этой части переговоров. К назначенному часу я был в ЦК партии на Новой площади. Сталин беседовал с Гопкинсом. Тот спрашивал, чем нам помочь в первую очередь: самолетами? танками? артиллерией?.. Сталин поблагодарил и сказал так:
— Во–первых, нам хотелось бы получить цветные металлы для брони, а во–вторых, высокооктановый бензин для авиации.
Гопкинс был удивлен, что фашисты под Москвой, а Сталин занят не только вопросом, как удержать Москву, но говорит о делах в их перспективе.
Фашисты, видимо, узнали о приезде Гопкинса и решили продемонстрировать Америке наглядно, как они молотят Москву с воздуха. Налет в этот вечер был особенно сильным и продолжительным. Налет уже начался, когда Сталин в своей машине повез Гопкинса из здания ЦК к станции метро «Кировская».
Я в своей машине ехал за ними. Въехали во двор краснокирпичного дома, из которого был устроен подземный ход на станцию метро. Во дворе Сталина ждали охранники во главе с наркомом внутренних дел Берией. Он взял Сталина за руку, чтобы вести вниз и сказал что- то насчет опасности. На что Сталин ответил резко и грубо, как, впрочем, говорил всегда, когда бывал в раздражении: «Уходи прочь, трус!» Это выражение я слышал из его уст не раз. Оно в соединении с тоном и манерой разговора производило на окружающих сильное впечатление. Некоторые ему подражали. Тот же Берия.
Сталин встал посреди ночного двора и смотрел в черное небо, на немецкий самолет в кресте прожекторов. И Гопкинс стоял рядом и смотрел. И случилось то, что не так уж часто случалось в ночных налетах. Немецкий «юнкере» стал падать беспорядочно — значит, сбили. И тут же вскоре зенитная артиллерия сбила второй самолет. Сталин сказал, и переводчик пересказал Гопкинсу:
— Так будет с каждым, кто придет к нам с мечом. А кто с добром, того мы принимаем, как дорогого гостя.
Взял американца под руку и повел вниз. Я тоже пошел вниз, в свою фанерную будку и занялся неотложными делами перевозки войск. Готовились контрудары, контрнаступление, и нам предстояло доставить на фронт свыше 300 тыс. солдат и офицеров.
Гопкинс уехал в Америку, и скоро в Архангельский, а затем и во Владивостокский порты стали приходить суда с грузами цветных металлов и высокооктановым бензином. Для их транспортировки требовалось ежедневно подавать под погрузку 450 насыпных полувагонов и наливных цистерн. Но ведь путь Москва — Владивосток даже для курьерского поезда занимал десять суток. Поэтому ежедневная погрузка 450 полувагонов и цистерн требовала, чтобы на всем рейсе (туда и обратно) постоянно находилось до 10000 вагонов порожняка и столько же груженных вагонов.
Ответственность за эти стратегические поставки Верховный возложил на органы военных сообщений. Утром, начиная рабочий день, я первым делом спрашивал, сколько вагонов на рейсе. Если меньше 20000, наказывал виновных вплоть до штрафной роты. Иначе было нельзя — любой срыв крепко ударял и по нашей фронтовой авиации, и по танковой промышленности. А промышленность эта в те дни спешной эвакуации, спешного монтажа заводов на Востоке, истощения и потери запасов стратегического сырья была чрезвычайно чувствительна к срывам поставок.
Но вернусь к началу ноября 1941 г., когда наступление противника было остановлено на дальних и ближних подступах к Москве. В ожесточенных сражениях возникла двухнедельная пауза. Обе стороны спешно перегруппировывали силы и подтягивали резервы, готовясь с одной стороны, с немецкой, — к продолжению наступления на Москву, а с другой, с советской, — к контрнаступлению.
Приблизился наш большой праздник — 24‑я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Все поневоле интересовались — состоится ли обычный военный парад на Красной площади в Москве? Состоится ли торжественное заседание? Многие в этом сомневались: ведь враг у порога столицы. Но, как известно, и то и другое состоялось, и оба события произвели колоссальный положительный эффект и на нашу страну, и на фронтовую армию. Мне в них участвовать не привелось. Тем не менее и я стал свидетелем военного парада 7 ноября 1941 г.
5 ноября меня вызвал Сталин. Приказал выехать в Куйбышев. Уже несколько месяцев Куйбышевская железная дорога стала притчей во языцех. Два грузопотока — с востока на запад и обратно — сталкивались, забивая пути. Пропускная способность падала. К тому же вдоль дороги расположилось множество складов с нефтепродуктами, куда ежедневно поступало горючее и масла и откуда они, тоже ежедневно, отправлялись на фронт. Эти поезда еще более загромождали, а подчас и закупоривали дорогу.
