Третьего декабря мы поднялись в 2.30 утра. Туман, снег.
Пока мы завтракали, с юго-востока налетала пурга, ветер усилился до 9 баллов и превратился в настоящий шторм с сильной позёмкой.
«Такого сильного ветра летом я ещё здесь не встречал»,
— сказал Скотт.
Идти было, конечно, нельзя, но мы выползли наружу и под яростными порывами ветра подправили укрытия для лошадей. Одна стенка валилась трижды. В 1.30 пополудни засветило солнце, показалась земля.
В 2 часа мы вышли, полагая что перед нами гора Хоп, но вскоре снеговые облака затянули небосвод и два часа мы шли в таком мраке, что с трудом различали следы, оставленные предшествующей партией. К гурию — такие знаки мы ставили через каждые четыре мили — подошли уже при сильном северо-северо-западном ветре, редком в эти? местах. Боуэрс и Скотт шли на лыжах.
«Я надел ветрозащитную куртку и проследил следы на две мили вперёд, когда вдруг наткнулся на палатку головной партии. Они стали лагерем, так как в такой мгле очень трудно ориентироваться. Однако пони благодаря попутному ветру шли очень резво, и Скотт счёл целесообразным продолжать путь. Мы сделали ещё четыре мили, значит, всего за полдня — десять, вполне прилично, — и остановились. Лыжи шли просто сами, мешало лишь то, что ничего не было видно. Дует в спину, снег накрепко утрамбован ветрами — одним словом, скольжение великолепное. Куда менее приятно было ставить лагерь, тем более что к этому времени разыгрался настоящий шторм. Но сейчас мы снова залегли в мешки, испытывая приятную сытость после вкусного горячего ужина, и пусть пурга бушует или стихнет — нам всё едино; в мешке из оленьих шкур не так уж плохо!»[201]
Хорошо, конечно, было тем, кто шёл на лыжах (мы все им слегка завидовали), иное дело пони, которые местами проваливались глубоко в снег, да и мы сами погружались по колено. В этот день мы пересекали один за другим большие валы с гребнями через каждую милю, — здесь, на Барьере, это означало, что земля близко. Лагерь и защитные стенки для пони поставили против северного ветра, но к завтраку 4 декабря его направление изменилось и теперь пурга налетала с юго-востока. Эти резкие перемены погоды не только удивляли нас, но и приводили в отчаяние. Опять мы не могли двигаться вперёд, опять приходилось откапывать сани и лошадей, переводить их на другую сторону укрытия и подправлять его. «Какое счастье идти в упряжке и везти, на себе сани, — думали мы. — Бедные беззащитные твари, этот край не для живых существ». А мело так, что мы не различали соседней палатки. Это бы ещё полбеды, хуже то, что наши палатки были поставлены входом на юг и теперь вслед за каждым входящим внутрь врывался вихрь снега. Партия возчиков, к счастью, успела подойти прежде, чем разбушевалась пурга, но хорошо устроились только собаки, зарывшиеся глубоко в снег. Матросы стали искать виновника наших бед и пришли к выводу, что все напасти из-за камер. Вокруг ревела жесточайшая вьюга.
Но к полудню будто раздвинули тяжёлый занавес: воздух очистился от плотной снежной взвеси, ветер одновременно стих, и вверху, прямо над нами, возникла большая гора. Далеко на юго-востоке, если вглядеться как следует, можно было различить разрывающую однообразие горизонта над Барьером неизвестную вершину, по нашим расчётам очень высокую и находящуюся по крайней мере на широте 86°. К ней тянулись, сколько хватал глаз, пик за пиком, хребет за хребтом, горные цепи.
«Горы превосходили всё, виденное мною прежде. Горы Бен-Невис, гиганты как на подбор, показались бы жалкими холмиками рядом с самой низкой из здешних вершин. Хребет пересекают могучие ледники, ледопады и заполненные вечным льдом долины, для описания которых не хватает слов. Было так ясно, что каждый камушек отчётливо выделялся, а солнце, осветившее пространство перед горами, придало всей картине особую прелесть»[202].
Всего мы прошли в этот день одиннадцать миль и стали лагерем, не дойдя до Ворот, по нашим расчётам, миль тринадцать. Трещин мы не встретили, но пересекли десять — двенадцать больших валов с ложбинами шириной 12–15 футов между ними. Гора Хоп оказалась выше, чем мы предполагали, а за ней бесконечной белой чередой до самого Барьера торчали острые зубцы — хаос, возникший при впадении этого мощного ледника в сравнительно неподвижный лёд Барьера.
Моего пони Майкла пристрелили вскоре после прибытия в лагерь. Этот конёк был самым симпатичным из всех.
Благодаря лёгкому весу он хорошо ходил по мягкой поверхности, но, с другой стороны, его маленькие копытца уходили в снег глубже, чем у большинства лошадей; в дневнике Скотта я нашёл запись от 19 ноября о том, что все лошади проваливаются в снег до половины голени, а Майкл раза два погружался по самое колено. Это был нервный горячий конь, совершенно неугомонный, в свободные дни он то и дело останавливался на ходу и ел снег, а затем стремглав бросался догонять товарищей. В жизни всё вызывало у него удивление: ни одно движение в лагере не проходило мимо его внимания.
В самом начале похода по Барьеру он усвоил вредную привычку жевать свою упряжь, а у других пони — бахрому, — так мы называли цветные тесёмки, навешиваемые лошадям на глаза во избежание снежной слепоты. Правда, он не единственный грешил этой слабостью — его собственной бахромой, едва мы вышли в поход, полакомился Нобби. При этом Майкл вовсе не был голоден — он ведь никогда не доедал свою порцию.
Последние недели перед смертью он явно наслаждался жизнью: что бы в лагере ни случилось, он навострял уши и приходил в возбуждение, а собачьи упряжки, прибывавшие каждое утро, когда он был уже стреножен, навевали ему, наверное, приятные сны. Признаться, его хозяина тоже часто посещали сновидения. Майкла забили 4 декабря в виду Ворот, перед самым началом сильной пурги, нежданно-негаданно обрушившейся на нас. Он добрался до своей попоны и сначала сжевал её, а затем всё, до чего только мог дотянуться зубами.
«Решение относительно Майкла было принято уже в лагере, после того как он успел съесть свой ужин; иного выхода не было, так как Мирз сообщил, что собак больше нечем кормить.
Майкл удрал от нас и принялся кататься по снегу — впервые за этот день. Он вёл себя как капризный ребёнок, который норовит вырваться из рук няньки. Он был верным другом и показал хорошие результаты — дошёл до 82°23′ ю. ш. Сегодня он шагал хуже обычного — пурга его доконала. Мужественный малыш Майкл!»[203]
Когда мы залезали в спальники, вершины гор снова оделись в снежную дымку. Нам нужен был один ясный день, чтобы пройти Ворота; один короткий переход — и задача пони будет выполнена. Их корм был на исходе. Этой ночью Скотт записал:
«Мы, можно сказать, одолели первую часть нашего путешествия»[204].
«Вторник, 5 декабря, полдень. Лагерь 30. Сегодня утром проснулись, смотрим: бешеная пурга с воем и вихрем. Испытанные нами до сих пор пурги всё ещё не проявляли своей характерной черты — мелкого, как порошок, снега. Сегодня мы эту черту узнали в полной красе. Довольно было простоять две минуты, чтобы запорошило всего с головы до ног. Температура воздуха высокая, так что снег пристаёт, прилипает.
Что касается лошадей, то у них голова, хвост, ноги — всё, что не защищено попонами, обледенело. Они стоят глубоко в снегу. Сани почти засыпаны. Огромные сугробы поднимаются выше палаток. Мы позавтракали, построили заново валы и опять полезли в свои мешки. Не видать соседней палатки, не то что земли. Ума не приложу, что бы означала такая погода в это время года. Нам уже слишком не везёт, хотя, конечно, счастье ещё может повернуть в нашу сторону.
11 ч. вечера. Ветер весь день дул изо всей силы, и снег выпал, какого я не запомню. Заносы кругом палаток прямо чудовищны. Температура утром была +27° [-3 °C], а после полудня поднялась до +31° [-0,5 °C]. Снег таял, падая на что-нибудь кроме самого же снега. Из-за этого на всём образуются лужи. Палатки промокли насквозь, ночные сапоги, верхняя одежда, словом — всё. С шестов, поддерживающих палатки, и с дверей капает вода. Вода стоит на покрывающем пол брезенте, пропитывает спальные мешки. Вообще — скверно!
Если нагрянет мороз прежде, нежели мы успеем просушить наши вещи, придётся туго. И всё-таки, это имело бы свою забавную сторону, если б не серьёзная задержка — времени терять нам никак нельзя. И надо же было ей случиться именно в это время! Ветер как будто утихает, но температура не падает. Снег, всё такой же мокрый, не унимается.
Среда, 6 декабря, полдень. Лагерь 30. Скверно, невыразимо скверно.
Мы стоим лагерем в „Бездне уныния“! Пурга свирепствует с неослабевающей яростью. Температура воздуха дошла до +33° [0,5 °C]. В палатке всё промокло. Выходящие наружу возвращаются точно из-под проливного дождя. С них течёт, и тут же образуется у ног лужа. Снег поднимается всё выше и выше вокруг палаток, саней, валов, лошадей. Последние жалки донельзя. О, это ужасно! А до ледника всего 12 миль! Одолевает полная безнадёжность, против которой тщетно борешься. Чудовищное терпение нужно в таких условиях!»[205]
