Но из-за испарений очки беспрестанно запотевают, из глаз текут слёзы, вытереть их на ходу я не могу — обе руки заняты лыжными палками; сани же нагружены так тяжело (на них теперь лежит поклажа, которую везли собаки), что останавливаются, стоит хотя бы одному чуточку ослабить усилия. Нам удавалось продвигаться лишь небольшими пробежками в несколько сот ярдов, после чего сани зарывались в снег так глубоко, что превращались как бы в плуг. Между тем, труднее всего даже не идти, а сдвигаться с места — чтобы сани тронулись, приходится дёргать их изо всех сил раз десять, а то и пятнадцать»[214].
Слепота поразила стольких отчасти из-за тягот последнего напряжённого перехода с пони, отчасти же по нашей оплошности: как-то не сразу поняли, что теперь, при дневных походах, мы больше подвержены воздействию солнца, а значит, следует принимать дополнительные меры предосторожности. Прекрасно помогали кокаиновые и цинко-сульфатные таблетки из аптечки, но и примочки из дважды прокипячённых чаинок, обычно выбрасываемых, на куске хлопчатобумажной ткани, хорошо снимали боль. Таниновая кислота, содержащаяся в листьях чая, обладает вяжущими свойствами. При снежной слепоте человек всё равно практически ничего не видит, так что и с глазами, завязанными носовым платком с примочкой, он работник не хуже.
«Ледник Бирдмора. Посылаю с собаками всего маленькую записку. Дела не в таком уж розовом свете, в каком могли бы быть, но мы не унываем и уверяем себя, что должен же быть поворот к лучшему. Хочу только сказать вам, что я в состоянии по-прежнему от других не отставать»[215].
Впервые сани были нагружены так тяжело — на каждых лежало по 800 фунтов. Даже Боуэрс спросил Скотта, не пойти ли челночным способом. Вечером Скотт сделал в дневнике такую запись:
«Закусив, около 4.30 мы поднялись, пошли дальше. Меня очень беспокоил вопрос: справимся ли мы с полными грузами или нет? Со своей командой я отправился первым и, к великой радости, убедился, что справляемся недурно. Правда, временами сани погружались в сугроб, но мы в таких случаях научились терпению. Чтобы вытащить сани, приходилось боком подбираться к ним, причём ради большей свободы движений Э. Эванс бросал лыжи. В подобных случаях важнее всего держать сани в постоянном движении, но в течение часа раз десять бывали критические моменты, когда сани едва не останавливались, и немало таких моментов, когда вовсе не двигались. Это было очень неприятно и утомительно»[216].
И всё же день получился вполне удовлетворительным: мы прошли, по нашим расчётам, около семи миль. Обычно команда Скотта не допускала слабины, но 12 декабря им досталось больше, чем всем остальным. Выдался отвратительный день, поверхность была хуже чем когда-либо, к тому же многие шагали вслепую. После пяти часов работы мы продвинулись на полмили. Нас окружало море заструг, ледяные валы один за другим с ничтожными промежутками между ними возникали справа от нас. Мы бы и вовсе не могли идти, если бы не лыжи. Без них погружаешься в рыхлый снег по колено, а если при этом ещё и тащить сани — то даже до половины бедра.
Тринадцатого декабря
«сани уходили в снег более чем на 12 дюймов, тяжёлая поклажа пригвоздила их к месту, да и поперечные перекладины служили своеобразными тормозами. Сани кидало из стороны в сторону, то и дело приходилось снимать лыжи и выравнивать их, но это ничто по сравнению с теми нечеловеческими усилиями, которые мы прилагали, напрягая все мускулы и нервы, лишь бы не дать злосчастным саням с грузом остановиться; и всё же они застревали, и мы снова изо всей мочи старались столкнуть их с мёртвой точки. До полудня прошли, наверное, с полмили. Все надеялись, что во второй половине дня поверхность улучшится, но испытали жестокое разочарование. Тэдди (Эванс) за полчаса до выхода отправился прокладывать лыжню, а капитан Скотт целый час прилаживал запасные полозья ко днищу саней, чтобы помешать поперечинам бороздить снег. Приходилось часто останавливаться и счищать с разогревающихся при такой температуре полозьев липкий талый снег, который иначе смёрзся бы в ледяные комья и превратился в подобие наждака или шипов на коньках. Выходя со стоянки, мы, памятуя об утренних достижениях, ещё питали какие-то иллюзии, но очень скоро им суждено было развеяться: мы застряли в десяти ярдах от лагеря и девять часов спустя находились всего лишь в полумиле от него. Я никогда не видел, чтобы сани так глубоко тонули в снегу. И никогда не налегал с такой силой на обвязанный вокруг моего бедного тела нагрудный ремень, чуть ли не вдавливая живот в спину. Впрочем, всем доставалось одинаково.
Я видел, как Тэдди пробился вперёд, за ним — Скотт, нам же было труднее всех, так как упряжка перед нами разворотила подъём, а я из-за слепоты не мог выбрать иного пути.
На этот раз мы действительно выбились из сил и наконец решили сдаться и дальше двигаться челночным способом.
Груз разделили пополам, одну половину везли приблизительно на милю вперёд, там оставляли и возвращались за второй. Моя команда настолько вымоталась, что и половину груза тащила с трудом. Упряжка Тэдди также перешла на челнок, Скотт же ещё держался, и тем не менее мы, трижды пройдя расстояние до места стоянки, достигли его почти одновременно с ним. Гора Киффин по-прежнему виднелась впереди слева, и казалось, нам никогда до неё не добраться.
Утром Скотт сказал, что если везти весь груз трудно, то надо полностью переходить на челночный способ. Мрачноватая перспектива после такого напряжённого дня накануне»[217].
В те дни мы обливались потом, хотя шли только в нательных фуфайках и ветрозащитных брюках. А едва останавливались, как немедленно замерзали. Во время ленча показались два поморника, может быть привлечённые лежавшей у начала подъёма кониной, хотя от моря до неё было очень далеко. В четверг 14 декабря Скотт записал:
«Я ночью долго не спал, отчасти от несварения желудка, отчасти от сырой на мне одежды.
К этому прибавились сильные судороги от чрезмерной мышечной работы. Губы у нас потрескались. Глазам, слава Богу, лучше. Мы собираемся в путь с не очень-то блестящими надеждами»[218].
И всё же этот день оказался намного удачнее.
«Достигнув середины ледника, мы старались держать курс более или менее на Клаудмейкер, к ужину оставили довольно далеко позади гору Киффин, пройдя, таким образом, 11 и 12 уставных миль и набрав 2000 футов высоты. Но самый обнадёживающий признак — то, что постепенно синий лёд подходит всё ближе к поверхности. Ко времени ленча он лежал на глубине двух футов, а к ужину — лишь одного{124}. Ставя палатку, Крин провалился в трещину, проходившую всего в одном футе от входа, и такая же была у порога палатки Скотта. Мы бросили в неё пустую банку из-под керосина, и эхо звучало страшно долго»[219].
Всё утро 15 декабря мы пересекали одну за другой трещины, правда, прикрытые надёжными снежными мостами. Вероятно, все низовья ледника густо изрезаны, но толстый снежный покров и лыжи спасли нас от падения в трещины. К сожалению, между упряжками возникло соперничество, наверное неизбежное в таких условиях. Вот, например, запись из дневника Боуэрса:
«Хорошо рванули вперёд на лыжах, оставив Скотта плестись сзади, и догнали в конце концов команду, которая вышла раньше нас. Всё утро сохраняли этот равномерный напористый шаг, доставлявший большое удовольствие».
В тот же день Скотт записал:
«Команда Эванса, безусловно, самая медлительная, хотя и Боуэрс движется ненамного быстрее. Мы без труда догоняем и перегоняем любую из них».
Упряжка Боуэрса была о себе очень высокого мнения, но и остальные две не сомневались в своём превосходстве. На самом деле быстрее всех шёл Скотт со своими спутниками, как и следовало ожидать, — его команда была, несомненно, самой сильной.
«С самого утра очень сумрачно, но после ленча видимость ещё ухудшилась, а около 5 часов вечера повалил снег, настолько густой, что вообще ничего не стало видно. Мы ещё час шли вперёд, ориентируясь по направлению ветра и застругам, после чего Скотт, очень неохотно, поставил лагерь. Сейчас погода получше. Поверхность гораздо твёрже, лучше выметена ветрами, лёд, как правило, залегает на глубине всего лишь шести дюймов. Мы уже поговариваем о Рождестве. Все эти дни нас мучила жажда — так было тепло; мы ещё вспомним об этом, когда холод проникнет в открытые поры, обожжённые солнцем руки и потрескавшиеся губы. Сегодня залеплял поражённые места пластырем. Распорядок дня такой: 5.30 — подъём, 1 час дня — ленч, 7 часов — остановка на ночлег, спим без малого восемь часов, а могли бы проспать полдня — так смертельно устаём.
