– И вы попросили у нее расписку.
– Да, господин председатель.
– Вы ей продиктовали то, о чем заявили во время следствия:
Я, нижеподписавшаяся, Александрина Пийот, перекупщица, проживающая по адресу: Париж, Роанский двор 12, настоящим удостоверяю, что мсье Жюие, проживающий по адресу улица Ампер 1, оставил в моем жилище несколько ценных вещей, а именно: 18 (восемнадцать) серебряных ложек и 2 (два) золотых кольца.
Составлено и написано мною лично, в Париже…
– Да, именно, господин председатель.
– Так значит, ваш маневр был заранее спланирован?
– О, нет! Все произошло спонтанно.
– И что было дальше?
– Когда она подписала бумагу, Мишель, которой ушел рыться на кухню, быстро накинул ей на шею скрученное полотенце и потянул вверх. Позвонки хрустнули. Мы удостоверились, что она мертва, и подвесили ее к балке, поставив скамейку примерно в одном метре от входа, чтобы запутать следователей. Затем забрали коробку, в которой лежала книжечка, и, на основе текста, продиктованного мадам Пийот, я составила завещание, достойное самых великих фальсификаторов, чтобы скомпрометировать мсье Легри.
– Во время следствия вы говорили, что не принимали участия в убийстве.
– Это правда, господин председатель. Мишель действовал один. После этого… мы повесили полотенце на место и все убрали. Я вложила завещание в конверт и положила на полку. Мы ушли незамеченными. Оставалось уладить одну деталь: заставить молчать Арманду Симоне, хозяйку пансиона, где жил этот недоумок капитан Баллю. Я покопалась в не слишком блестящем прошлом этой дамы и послала ей анонимное письмо с угрозой, чтобы она держала язык за зубами.
– Зачем было держать в заключении Альфонса Баллю?
– Он видел меня у мадам Пийот, и потом, он знал чиновников в патентном бюро. Мишель принял решение избавиться от него, как и от бродяги и бандита Нестора Бельграна. И если бы не эта мерзкая буря…
– Никакой фантазии не хватит придумать такое! Как после этого прикажете книги писать? Ну, если эта гадюка, чтобы спасти свою шкуру, захочет свалить все на своего племянника, о, ей быстро найдут укорот! – проворчал Жозеф, вооружившись ножницами.
Эпилог
7 ноября
Виктор получил разрешение инспектора Вальми уехать на три дня из Франции. Короткое путешествие в Англию показалось ему действенным средством, чтобы справиться с переживаниями, связанными с расследованием дела Форестье-Дюкрест, а также с изменениями, которые вскоре должны были перевернуть его жизнь. Оказалось, что Таша носит под сердцем их ребенка! Это известие наполняло его радостью, но было и причиной мучений. Он скоро станет отцом! Он был из тех людей, которые, получив то, чего истово желали, тут же начинают думать о тяготах, связанных с этим обладанием. И лишь работа помогала ему преодолевать свои сомнения. Поэтому он решил совместить приятное с полезным, отправившись в Кэмбридж, чтобы забрать там гравюры и старинные книги – наследство недавно скончавшегося кузена матери. Ненадолго остановившись в Лондоне, он присутствовал в театре Альгамбра на площади Лейсестер на показе серии фильмов Роберта Уильяма Поля, среди которых были и фильмы братьев Люмьер. Если большинство этих произведений основывалось на современности, то некоторые, в частности «The Soldier’s Courtship», были скетчами, где были задействованы актеры.
Вернувшись в Париж, Виктор беседовал там с Жоржем Мельесом, проникаясь к нему все большей симпатией. Тот показал ему первому свой «Замок дьявола», вызвав такой же восторг, как когда-то Кэндзи, лет тридцать назад, когда рассказывал мальчику о подвигах легендарного Сунь Укуна, царя обезьян, или сказки о драконах и принцессе Сурабае.
Сидя за кухонным столом, он нехотя ковырял вилкой салат с картошкой и салом, приготовленный Эфросиньей. Не обращая внимания на мяуканье Кисточки, он то беспокоился о Таша, которой долго не было, то задавался вопросом, как удалось Мельесу превратить летучую мышь в мессира сатану, а потом – в облако дыма[249]. Люди, наконец, научились превращать самые экстравагантные образы в кинокадры. Этот новый вид искусства даст людям неограниченную возможность исследовать самые таинственные сферы воображаемого. И Виктор ощущал все большее желание участвовать в этом опыте.
– Слушая тебя, я теряюсь. Стать матерью – это в твоем случае благословение или кошмар? – спросила Айрис.
Таша вынудила себя улыбнуться. Как объяснить этот поток сложных эмоций, который нахлынул на нее, едва она поняла причину своих недомоганий? Через несколько месяцев она даст начало новой жизни, будет ответственна за нее и в то же время потеряет свою независимость. Но сколько счастья принесет им этот ребенок, Виктору и ей! Это будет их общая радость, они передадут ему свои знания, свой энтузиазм и, конечно, свою нежность…
– Это очень больно?
– Удовольствием назвать трудно, но даже в этих муках что-то есть. Первый крик младенца, первый контакт с тем, кто был частью тебя, а сейчас вдруг обрел отдельную жизнь… Это волшебно.
Она погладила по головке Дафнэ, которая, в обнимку со своей любимой куклой, спала, прислонившись к ее плечу.
– Но лично я бы предпочла, чтобы это счастье не накрыло меня в третий раз. Где можно достать… э-э-э… презервативы? – вздохнув, спросила Айрис.
– В фирме «Бадор». Достаточно написать заказ, и ты будешь получать их по почте. Не беспокойся, на упаковке не будет написано, что внутри. У тебя полно времени, чтобы позаботиться об этом. Ты закончила свою сказку?
– Почти.
Таша пролистала тетрадь с рассказом о коте с острова Мэн.
– Мне нравится. У меня есть несколько мыслей по поводу внешности обоих котов. Кошка будет мне моделью. Ты никогда не думала о том, чтобы опубликовать свою сказку?
Айрис сделала неопределенный жест.
– Позже, когда напишу другие. Одного писателя в семье уже достаточно! – кивнула она на «Ремингтон», на котором печатала тексты мужа.
Жозеф проклинал судьбу. Из-за отсутствия Виктора, а сегодня еще и Кэндзи, сославшегося на необходимость отдохнуть, он не мог вырваться в город, а ведь именно сегодня в Париже устраивались гулянья по поводу приезда царя[250].
Всегда готовая сеять раздор, Эфросинья воспользовалась этим, чтобы досадить ему.
– А ты, котик мой, ты-то когда будешь отдыхать?
Ее сын находил жалкое утешение в том, что Мели Беллак тоже сидела под домашним арестом, и на протяжении всего дня ее «Pichounela» перебивала «Легенду о Святом Николае».
«Однако такую возможность нельзя было упускать! В газетах описывают берлину[251], две упряжки цугом, пять колясок на восьми рессорах! Я бы поместил в роман как можно больше достоверных деталей…»
В отместку он пробормотал:
– Крикнем: Да здравствует Феликс Фор[252]!Эхо отвечает: Да здравствует царь![253]
Ему пришлось ненадолго прервать размышления, чтобы продать иллюстрированный экземпляр «Жака-фаталиста»[254]. Снова оставшись один, он стал журить себя. Разве сам он не считает себя писателем? Разве не обладает даром нагромождать интриги? И ведь у него под рукой всегда есть пресса, откуда можно почерпнуть самые неожиданные истории. Он схватил блокнот. Надо было поскорее записать слова, которые так и просились на бумагу.
Уже многие годы безобразный старик вынашивал коварный план. Одним темным зимним вечером, ударив хлыстом, он пустил лошадь галопом по самому уродливому бульвару столицы, ознаменовавшему взятие Севастополя. В вихре удушливой пыли Дьяблетто…
Жан-Пьер Верберен жалел, что позволил Люси Гремий увести его на место будущего моста Александра III, первый камень которого скоро заложит русский император. На него давила атмосфера всеобщего лихорадочного веселья, однако он не осмеливался признаться в том своей молодой подруге. Ведь они ничего не смогут рассмотреть, утонув в море рединготов, шляпок с цветочками, плачущей детворы, то и дело отвлекаясь на тычки локтями в бок. Зато поучаствуют в происходящем, а потом, в парикмахерской, хозяйкой которой она станет, Люси будет говорить при первой возможности: «Я тоже там была!».
Внезапно выпустив руку своей подруги, он по ошибке вцепился в рукав какой-то матроны, которая в бешенстве отшвырнула его к провинциалке в шейном платке, затянутом на ее шее так туго, что, казалось, она вот-вот грохнется в обморок, – тем не менее девица упорно пробивалась сквозь толпу, видимо, желая вскорости похвастать перед соседями рассказом о своем приключении. Крикун со светлой бородой запел писклявым голосом:
Явились в Париж —скажите, зачем? —царь Николай,императрицаи маленькая Ольгас худосочной нянькой.Явились в Париж —скажите, зачем?[255]
У Жана-Пьера Верберена было чувство, что он вязнет в болоте. Почему его преследует тень покойного друга Жана-Батиста Бренгара?.. Какая нелепая смерть! Но ведь любая смерть – не что иное, как нагромождение нелепостей! Монетт, Бренголо, этот мумифицированный парфюмер и тысячи, миллионы предшественников обратились в землю, которую теперь топчет толпа, танцуя вечную джигу!
