Он нехотя отказался от этой мысли: не здесь, не в Плиске. В Дамаске такое можно было бы устроить и остаться неизвестным, но здесь он не имел нужных связей. А жаль. Только подходя к дворцу, чтобы вручить подарок наложнице, он отбросил мысль о том, не вздумает ли Никита воткнуть в него нож. Предполагалось, что священники христиан не снисходят до подобных дел, однако Никита сам напомнил, сколько среди них грешников.
Слуги Телериха призвали Джелал ад-Дина и остальных арабов в тронный зал перед самым временем полуденной молитвы. Джелал ад-Дин предпочел бы не пропускать ее — это представлялось дурным знамением. Он постарался сохранить невозмутимость. Высказывая вслух недобрую мысль, придаешь ей силу.
Войдя, арабы застали христиан уже в зале. Это тоже не понравилось Джелал ад-Дину. Никита, поймав его взгляд, холодно поклонился. Теодор только поморщился, как всегда, когда ему приходилось иметь дело с мусульманами. Зато монах Павел улыбнулся Джелал ад-Дину как лучшему другу. Это только усилило беспокойство последнего.
Хан дождался, пока оба посольства не встали перед ним.
— Я решил! — резко сказал он.
Джелал ад-Дин коротко вздохнул. Судя по тому, сколько бояр отозвались его вздоху, даже приближенные хана не знали о принятом решении. Значит, Драгомир не солгал.
Хан поднялся с резного трона, сошел вниз, встал между соперниками. Бояре зароптали — это было отступлением от этикета. У Джелал ад-Дина ногти вонзились в ладони. Сердце колотилось, и он сомневался, что оно выдержит долго.
Телерих обратился лицом к юго-востоку. Джелал ад-Дин был так взволнован, что не сразу заметил и понял его движение. Но тут хан опустился на колени лицом к Мекке, к Святому городу. И снова сердце Джелал ад-Дина едва не взорвалось, теперь уже от восторга.
— «Ла иллаха иль-Алла, Мухамаддур расулулла», — громко и твердо произнес Телерих. — Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк Его. — Он повторил шахаду еще дважды, затем встал и поклонился Джелал ад-Дину.
— Свершилось! — выговорил араб, сдерживая слезы. — Отныне ты мусульманин, брат в покорности воле Божьей.
— Не я один. Мы все будем почитать одного Бога и Его пророка.
Телерих, обернувшись к боярам, выкрикнул что-то на болгарском. Один или двое закричали в ответ. Телерих махнул рукой на дверь, презрительно отпуская их. Упрямые бояре вышли. Остальные повернулись лицом к Мекке и преклонили колени. Хан вновь обратился к Джелал ад-Дину:
— Теперь все мы здесь — мусульмане.
— Велик Господь! — выдохнул араб. — Скоро, великолепнейший хан, клянусь тебе, из Дамаска придет множество учителей, чтобы наставить тебя и твой народ во всех подробностях нашей веры, хотя и того, что провозгласили ты и твои бояре, довольно для спасения ваших душ, пока не явятся уламы — наставники.
— Очень хорошо, — сказал Телерих. Затем, словно вспомнив, что Теодор, Никита и Павел еще стоят рядом, оказавшись вдруг одинокими в полном народу зале, он обратился к ним: — Возвращайтесь с миром к вашему папе. Я не мог избрать вашей веры — с теми небесами, о каких вы рассказывали, и с войском халифа у моих южных границ. Быть может, если бы не давнее падение Константинополя, мой народ стал бы христианским. Кто знает? Но в мире, каков он теперь, мы должны быть и будем мусульманами.
— Я стану молиться за тебя, сиятельный хан, да простит Бог ошибку, которую ты совершил сегодня, — мягко ответил Павел.
Теодор между тем смотрел так, словно уже видел Телериха в огненной бездне ада.
Никита встретился взглядом с Джелал ад-Дином. Эти двое лучше всех присутствующих понимали, насколько принятое сегодня решение превосходит значение Болгарии. Ислам будет расти и расти, христианство — ужиматься. Джелал ад-Дин слышал, что в Эфиопии, далеко на юг от Египта, правители еще остаются христианами. Что с того? Эфиопия настолько удалена от средоточия жизни, что о ней можно не думать. Та же судьба ждет теперь изолированные христианские земли на северо-западе мира.
Пусть остаются островами в океане ислама, думал он, если они так упрямы. Однажды, иншалла, море поглотит все острова и Коран станут читать в самом Риме.
Он внес свою долю усилий в воплощение мечты, юношей участвуя в штурме Константинополя, а на старости лет приведя Болгарию к истинной вере. Теперь можно вернуться к мирной жизни в Дамаске.
Он задумался, позволит ли Телерих взять с собой светлокожую наложницу, и повернулся к хану. Попросить-то можно.
перевод Г. В. Соловьёвой
Джордж Зебровски
ЛЕНИН В ОДЕССЕ
Ленин — отвратительный мелкий неутомимый интриган… Ему нужна только власть. Какому-нибудь нравственно-санитарному органу следовало бы его убить.
Г. Уэллс. Из письма, датируемого июлем 1918 года и посланного в «Нью-Йорк уикли ревью»
1
В 1918 году Сидни Рейли, британский агент, работавший против Германии и Японии, вернулся в нашу заново сформированную Советскую Россию. Он опять работал на Англию и ее союзников, но на этот раз имел и собственную цель — убить Владимира Ильича Ленина и самому встать во главе режима, которого, как ему представлялось, его родина заслуживала.
Хоть и еврей по национальности, Рейли считал себя русским, возвращающимся домой для блага страны. Его сильно злило, что другой экспатриант, Ленин, успел попасть туда первым — с помощью немцев и, по мнению Рейли, с сомнительными мотивами. Рейли был убежден, что его собственный взгляд на происходящее являлся надлежащим ответом на жизненные перипетии в России, из которой он, Зигмунд Розенблюм, бастард, родившийся в Одессе, бежал еще в юности. Он верил, что нужный человек сумеет, как следует все обдумав и должным образом подготовившись, превратить историю в дело своих рук.
Мне было очевидно, что образ мыслей Рейли представлял собой любопытную мешанину идей, дерзкую и одновременно наивную. К тому же ей не хватало систематического подхода истинной научной философии. Он действительно испытывал отвращение к буржуазному обществу, угнетавшему его в детстве, но при этом успел развить в себе вкус к его удовольствиям.
Разумеется, Рейли понимал, что послан туда в качестве инструмента Британии и ее союзников, с самого начала противостоявших большевизму, и он позволял им думать, что на него по-прежнему можно положиться — по крайней мере, до тех пор, пока его цели не войдут в противоречие с их. Самого Ленина переправили обратно в Россию немцы, надеявшиеся, что он сумеет вывести страну из войны в Европе. Ни один немецкий агент не смог бы справиться с этим делом лучше. Рейли исполнился твердого намерения убить Ленина в качестве прелюдии к новой России. Какой она будет, пока не очень понятно. Лучшее, что я мог сказать про намерения Рейли, — это то, что он не приверженец царизма.
Рейли обладал несомненной результативностью, чего сам толком не осознавал. Он не просто искал власти, хотя гордился своей доблестью и мастерством тайного агента. Решить, что он преследует личную выгоду, значило недооценивать опасность, которую этот человек представлял для тех из нас, кто понимал власть более полноценно.
Рейли сравнивал себя с Лениным. Они оба были изгнанниками и мечтали о возвращении, но Владимир Ильич Ульянов вернулся домой на гребне немецких надежд и захватил власть. С точки зрения Рейли, Россию собирались переделать согласно еретическому марксизму. Сочетание у Ленина ревизионистской идеологии и удачи было для Рейли невыносимым; оно наносило удар по его самолюбию мастера, отводившего случайности весьма скромную роль в истории. Он игнорировал доказательства организационных талантов Ленина, благодаря которым стихийная революция обрела форму и цель.
Рейли смотрел на самого себя и свои надежды на будущее России с романтическими терзаниями и чувством персональной ответственности, что шло вразрез с его практическим интеллектом и проницательностью, которые должны были подсказать ему, что преуспеть он не сможет. Но ум Рейли воспарял, когда дело касалось мастерства и планирования. Его действия против немцев и японцев были непостижимы для обычного человека. Даже военные стратеги сомневались, что один человек в состоянии осуществить все решительные проекты Рейли. Его величайшей радостью было исполнение того, что остальные считали невозможным.
Еще один ключ к личности Рейли заключался в его любви к технологиям, особенно к морской авиации. Он был опытным летчиком, верившим в будущее авиатранспорта. Например, его завораживал эксперимент Майкельсона — Морли, поставленный с целью регистрации эфирного ветра, спрогнозированного на основе идеи движения Земли в неизменной среде. Ничего не получилось, и тогда Рейли написал письмо в научный журнал (переданное мне одним из интеллектуальных оперативников в Лондоне), в котором настаивал, что эфир слишком неуловимое вещество, чтобы его можно было зарегистрировать с помощью существующих инструментов. Однажды, заявлял он, между мирами будут курсировать эфирные суда.
