Тем временем, мы подошли к избушке имеющей вид пенала и от того отличавшейся внешне от бочкообразных лачуг по соседству. С высокого по местным меркам крыльца, из открытой настежь двери по земле стелился сигаретный сизый дым, раздавались громкие подвыпившие голоса людей. Про себя я проклял свой собственный приказ принять проверяющего «как положено», видимо Детонатор уже споил столичного гостя, раз в самом разгаре конкурс «лейся песня с водкой пополам». Виновато глядя на связника, я жестом предложил того подняться в помещение, затем, строя самые скверные предположения, вошёл сам. В избушке было накурено. Но до состояния повешенного топора ещё было далеко, однако проверяющий был в полной прострации, чего не скажешь о моих архаровцах и вновь прибывших Мурзилке и Вампире. Парни порядком прокоптились на солнце, шевелюра Мурзина выгорела, превратившись в белёсую щетину, предающую круглой, словно шар, башке «универсала» вид зреющего одуванчика. Только Седельников ни капли не изменился: всё тот же тяжёлый, внимательный взгляд грязно-зелёных глубоко посаженных глаз, курносый нос и тонкие бескровные губы на круглом лице. Вновь прибывшие хоть и сидели с полными чашкам с чем-то горячительным, но пьяными не казались. Да и мои разбойники тоже вроде как были далеки от состояния «полного самоуважения». Славка держал в руках нашу общую семиструнную гитару, изрисованную синей шариковой ручкой. Справа на корпусе инструмента был изображён почти пасторальный сюжет: девушка выдающихся достоинств с длинными волосами, одетая в нитевидное «бикини», сидящая под раскидистой пальмой на морском берегу. Руки красавицы были заведены за спину на них она опиралась, голова чуть запрокинута назад, волосы достают до самой земли.
Стол, как водится, сооружённый из патронных и оружейных ящиков, накрывали местные газеты, на которых стояли нехитрые блюда, в основном консервы, местные овощи из которых знакомыми были только лук и пунцово-красные помидоры. Но на этот раз стол венчался большим блюдом, на котом лежали куски жареной с рисом свинины. Розовое мясо в залежах коричневатого местного риса, приправленного жгучими специями, это вообще деликатес, сродни именинному торту. Рядом с нашим штатным виночерпием и тамадой в одном лице восседал широкоплечий рослый мужик в белой безрукавке, из нагрудного накладного кармана которой, свешивался небрежно засунутый туда дорогой галстук. Лицом проверяющий, а это несомненно был он, неуловимо напоминал актёра Рыбникова,[105] в молодые годы. Только моряк, был раза в два крупнее и носил короткую бородку и усы. В здешнем посольстве как сам военный атташе, так и все его помощники служили именно по морскому ведомству, поэтому в морском происхождении гостя я нисколько не сомневался. Моряк что-то громко говорил, когда чуть хмельной Славка вскочил, резко вскидывая руку к съехавшему на самую макушку кепи:
— Отряд, смир-ррна! Та-арищ капитан, личный состав…
— Отставить, садись уже. Товарищ помощник военного атташе — Я повернулся к поднявшему на меня блестящие от выпитого глаза проверяющему — Капитан Шубин, прибыл для прове…
— Да сам-то садись — Голос моряка был подстать его внешности — гулкий и басовитый. Протянув мне руку через стол, моряк крепко, но без нажима пожал мою протянутую в ответ — Какие в здешней глуши церемонии, всё я посмотрел, так служить. А теперь, давай вашу «душевную». Мне тут лейтенант все уши прожужжал, как ты ловко на гитаре бренчишь. Садись-садись, приказываю.
Делать было нечего, пришлось упасть рядом с ухмыляющимся Дугой, замахнуть под общий гомон «штрафную» из настоящего, оберегаемого как зеница ока гранёного стакана сто пятьдесят грамм русской водки. Напиток этот в здешних краях совершенно экзотический, надо думать привезённый Мурзилкой, славящимся ещё со времён брянской школы запасливостью и некоторым куркульством. Но самым приятным сюрпризом была закуска: кусок настоящего чёрного хлеба. Втягивая носом этот божественный, забытый за время скитаний по латинщине запах, я ощутил себя на мгновение побывавшим дома. В глазах непроизвольно появились две слезинки но все подумали, что наверное отвык. Хотя, давно замечено, что любое напоминание о Родине, даже такие вещи как кусок ржаного хлеба и стакан водки, приводят взрослых, матёрых вояк в несвойственное им обычно сентиментальное расположение духа. Тосковали все, только каждый нёс и лелеял это щемящее чувство молча, пряча его от друзей. На волю чувства вырывались только вот так, в редкие минуты отдыха, когда лихорадочное напряжение пряталось, убегало под натиском рвущихся на волю воспоминаний. Отдых нужен всем, особенно если ты знаешь, что уже совсем скоро, все эти люди пойдут вместе с тобой практически на верную гибель. Другой бы стал орать, строить людей и вытравливать калёным железом, но только не я. В чувство мы сумеем себя привести и довольно быстро, а вот расслабиться, пусть и на такой короткий срок, уже вряд ли светит. Я взял в руки протянутую мне поверх стола семиструнку и бережно взяв гитару начал петь. Ребята просили «душевную» и хотя голос у меня довольно посредственный, её исполнение почему-то всегда выпадало именно на мою долю:
Разлучались полночью туманною,Уводила в бой меня звезда.Распрощались с Танею, с Татьяною, с Татьяною,Не забыть ее мне никогда…
Песня на русском языке, тихо струилась, слышимая и за пределами тесной прокуренной хижины, в дверь заглядывали местные, заслышав незнакомый мотив и слова. Неожиданно, вступили подхватывая мотив флейты и ещё две гитары, привнося какой-то нездешний колорит. Местные — очень музыкальный народ и хоть слов они не понимали, музыка и мой хрипловатый баритон говорили им что песня о любви, а этого как правило бывает достаточно. Не смущаясь непрошенного акомпонемента, я продолжал петь, поглядывая на подтягивающих негромкими голосами своих бойцов. Ребята отставили стаканы, алюминиевые гнутые вилки корчились изгибаемые сильными руками от избытка эмоций. Стараясь петь тихо, не заглушая меня, губы всех присутствующих шептали слова:
Под огнем в погоду окаяннуюДевичье лицо со мной всегда.В бой иду я с Танею, с Татьяною, с Татьяною,С нею мне и горе не беда…
Я не смотрел на собравшихся за столом, в этот момент вообще мало что вообще занимало кроме вновь стоящей перед зеркалом салона для новобрачных Наташа. Это воспоминание неотвязно преследовало меня сегодня!.. Вот она оборачивается ко мне, одетому в новенькую военную форму. На погонах у меня блестят совершенно новенькие лейтенантские звёздочки, о стрелки на брюках можно порезаться, форменные туфли сияют как и я весь такой новенький и совершенно одуревший от счастья. Хочется подхватить будущую жену на руки и кружить с нею по пустому залу магазина в ритме торжественного вальса. О далёкой, но такой щемящее родной женщине думается сейчас, а ту, что была рядом и, возможно, способствовала нашему вызволению из смертельного мешка, не вспоминалось совершенно. С новой силой я ударил по струнам и стихи с новой силой зазвучали в душном тяжёлом воздухе чужой страны:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
