плотный, полный энергии, он, казалось, не мог усидеть на месте. — В моем деле загадок встречается немного. Вопросы без ответов? Да, постоянно. Но только не загадок. Увы, человеческое тело — инструмент предсказуемый. Следуй за повреждениями, и они приведут тебя к выводам, определению причины и следствия. — Его глаза снова вспыхнули неуемной энергией. — Ты хотя бы представляешь, сколько вскрытий я провел?
— Нет, не представляю.
— Вот и я тоже. Но много. Сотни. Может быть, больше. Действительно, надо бы посчитать как-нибудь на досуге…
Хант потягивал кофе. Обычно пустые разговоры и безделье раздражали его, но сейчас пойти было некуда. Мур побарабанил по столу.
— А ты загадки любишь? — Хант открыл было рот, но доктор махнул рукой. — Нет, нет, не те, с которыми сталкиваешься ежедневно. — Он наклонился над столом и развел руки так, как будто хотел охватить весь мир. — Большие загадки. Настоящие большие загадки.
— Не уверен, что понимаю.
— Хочу показать кое-что. — Доктор взял папку, поднялся, прошел через комнату и щелкнул кнопкой негатоскопа[31]. — Свет замигал и выровнялся. — Помимо короткого примечания в отчете, сомнения у меня вызывало еще и вот это. Надо ведь и о собственной репутации заботиться. — Он нервно хохотнул, достал из папки снимок и вставил в аппарат. Хант узнал на смотровом экране человеческое туловище. Как будто мерцающие кости. С трудом угадываемые органы. — Ливай Фримантл. Взрослый мужчина. Возраст — сорок три года. Развитая мускулатура. Общее заражение. На грани истощения. Видишь это? — Он показал. — Это то место, куда ты попал. Пуля вошла здесь. Раздробленная лопатка у выходного отверстия. Видишь?
— Я не хотел его убивать.
— Ты и не убил.
— То есть как?
Мур не ответил.
— Это… — Он провел мизинцем по неровной белой линии. — Это ветка дерева. Какого-то дерева твердой породы. Дуба, клена. Я плохо в этом разбираюсь. Каким-то образом ветка воткнулась в него. Она была сухая, не гнилая. Заостренная. Видишь острые концы? Здесь и здесь. По картинке судить трудно, но в диаметре она примерно вдвое толще твоего указательного пальца. Может быть, полтора больших. Инородное тело вошло в него здесь, справа, под самым нижним ребром. Повредило множество органов и проделало трехсантиметровую дыру в толстой кишке.
— Не понимаю.
— Это обширная травма. Тяжелая.
— Так.
Мур отступил на шаг, вернулся. Всплеснул руками, и Хант ощутил его разочарование.
— Это… — Доктор сделал широкий жест в сторону снимка. — Это смертельное повреждение. Без неотложной хирургической операции человек при таком повреждении умирает. Фримантл должен был умереть за несколько дней до того, как ты его подстрелил. — Он снова всплеснул руками. — Я не могу этого понять.
У Ханта между лопатками пробежал холодок. В этом подвале на него все давило. Мур смотрел на него живыми глазами, полными вопросов о великих загадках.
— Так ты хочешь сказать, что это чудо?
Мур посмотрел на аппарат, и на его лицо лег холодный белый отсвет. Он приложил три пальца к неровной линии, обозначавшей то, что пронзило Фримантлу бок.
— Я хочу сказать, что не могу это объяснить.
Глава 62
На следующий день за Джонни приехали из службы соцобеспечения. Двое сотрудниц стояли у открытой двери машины, пока он прощался с матерью. Парковочная площадка дышала жаром. По шоссе проносились автомобили.
— Ты сломаешь мне пальцы, — прошептал Джонни.
Кэтрин чуточку отпустила и повернулась к Ханту.
— По-другому разве нельзя?
Детектив тоже выглядел подавленным.
— После всего, что случилось? После шумихи в прессе? Смертей? У них не было выбора. — Он наклонился и посмотрел Джонни в глаза. — Это ненадолго. Я поговорю с ними от имени твоей матери. Мы все устроим.
— Обещаете?
— Обещаю.
Джонни взглянул на приехавших за ним, и одна из женщин улыбнулась. Он обнял мать.
— Все будет хорошо. Это как срок мотать.
И сел в машину.
Следующий месяц все так и было. Как отсидка. В семье, куда его определили, к нему относились по-доброму, но настороженно. Как будто опасались, что крепкое слово может обидеть его или оскорбить, но при этом, сговорившись, делали вид, что ничего необычного не случилось. Они были неизменно вежливы, но иногда по вечерам, просматривая новостные выпуски или читая газеты и думая, что он не видит, качали головами и спрашивали друг друга: «Как такое отражается на мальчике?» Джонни думал, что они, наверное, и спать ложатся, заперев на замок дверь. Интересно было бы посмотреть на них, если б как-нибудь ночью он взял да подергал за ручку.
Суд предписал Джонни являться на консультации к психологу, но тот оказался настоящим идиотом. Джонни говорил ему все, чего от него ждали. Описал придуманные скучные сны. Клялся, что не верит больше в могущество невидимых сил, тотемы, магию и темных птиц, похищающих души мертвых. Уверял, что не хочет ни в кого стрелять, вредить себе или другим. Выражал искренние чувства, когда разговор касался смерти отца и сестры. Говорил, что любит мать. И все это было правдой. Психолог слушал его, кивал и делал записи. Потом ему сказали, что ни на какие консультации ходить больше не надо. Вот так.
Раз в неделю ему разрешалось видеться под надзором с матерью. Они шли в парк, сидели в тени. Каждую неделю мать приносила письма от Джека. Он писал по меньшей мере раз в день, иногда чаще. Никогда не жаловался, как плохо ему в том месте, куда его отправили. Никогда не описывал, чем занимается, какой у него распорядок дня. Джек писал в основном о том, как ему жаль, как ему стыдно, а еще о том, что Джонни был единственным светлым пятном в его жизни. Вспоминал, что они делали вместе, какие планы на будущее строили, и просил о прощении. Этими просьбами заканчивалось каждое письмо.
«Джонни, пожалуйста».
«Скажи, что мы друзья».
Джонни прочитывал все, но не отвечал, и письма ложились в коробку из-под обуви под кроватью в приемном доме.
— Ты должен ему написать, — сказала однажды мать.
— После всего, что случилось? После того, что он сделал?
— Джек — твой лучший друг. Его отец сломал ему руку. Подумай об этом.
Джонни покачал головой.
— Он мог сказать мне. У него был для этого миллион возможностей.
— Джек — еще ребенок. Вы оба — просто дети.
Джонни посмотрел на назначенную судом надзирающую, и в голове у него завертелась некая мысль.
— Ты простила сына детектива Ханта?
Она проследила за его взглядом. Надзирающая сидела за соседним столиком, и ей было явно не по себе в слишком тяжелом для лета голубом платье.
— Сына Ханта? — рассеянно повторила мать. —
