– Миледи, зачем мне прекрасное блио? – спросила Амария, хотя ее сердце радостно стучало, потому что она предвидела ответ.
– Чтобы носить при дворе, конечно! – ответила королева. – Не могу же я допустить, чтобы мои дамы прислуживали мне в простых шерстяных платьях и вимплах. У меня есть три старшие дамы – Торкери, Флорина и Мамилла. Теперь их будет четыре, считая тебя. Я только надеюсь, что остальные смогут ко мне вернуться. Уверена, они тебе понравятся!
Чаша Амарии переполнилась[75].
К Руану они подъехали уже в темноте, лошади процокали по площади перед герцогским дворцом, расположенным вне городских стен. Алиенора по винтовой лестнице, освещенной факелами, прошла в королевские покои большой башни. Король, как ей сказали, обедает в одиночестве и примет ее с глазу на глаз. Она облегченно вздохнула, потому что боялась этого мгновения сильнее, чем готова была в том себе признаться, и теперь исполнилась благодарности к мужу за то, что их встреча произойдет не на публике, не на глазах у всего двора.
Сквозь узкое окно Алиенора на мгновение увидела башню, с которой началось ее заключение. Если бы я знала тогда, чту меня ждет, то в отчаянии бы попыталась покончить с собой, подумала она. Слава богу, мы не наделены знанием того, что ждет нас. С надеждой и страхом спрашивала она себя, что ждет ее теперь.
Дверь открылась, и Алиенора оказалась в помещении с простым сводчатым потолком, освещенном свечами и увешанном красочными гобеленами. Над гобеленами она увидела расписанные фризы с алыми и золочеными медальонами, а в конце помещения висел величественный балдахин, украшенный львами Анжу и Пуату. Под балдахином стоял золоченый трон с резными подлокотниками и спинкой, выкрашенной в темно-синий цвет. Генрих теперь жил в лучших условиях, чем прежде. Все это Алиенора оценила в одно мгновение, а потом встретилась взглядом с человеком, который уже поднялся из-за длинного стола в центре и, прихрамывая, направился к ней.
Королева была потрясена до глубины души. Это был не тот Генри, которого она так живо помнила, – она видела перед собой старика. За короткое мгновение, перед тем как присесть в низком изящном реверансе, Алиенора успела разглядеть седые волосы, располневшую, коренастую фигуру, кривые ноги – следствие долгих лет, проведенных в седле на просторах огромной империи, – и мучительную хромоту. Мрачное лицо короля бороздили морщины забот и скорби, серые, налитые кровью глаза смотрели настороженно – он выглядел больным человеком. А ему всего сколько – пятьдесят? Генри казался гораздо старше. Алиенора с удивлением поймала себя на том, что при виде мужа испытывает боль и еще какое-то более глубокое чувство. И в это невозможно было поверить после всего, что он с ней сделал. После всего, что они сделали друг с другом, поправил ее голос совести.
Генрих подошел к жене, протянул руки – его знакомые мозолистые руки, которые теперь стали еще грубее, – и поднял Алиенору из реверанса за локти. Потом он уронил руки, и они замерли, разглядывая друг друга. Ни один не знал толком, что сказать. «Что может сказать муж жене, которую столько лет продержал в заключении?» – думал каждый из них.
Король множество раз мысленно репетировал эту сцену. Он решил провести встречу по-деловому, сказать, что присутствие Алиеноры в Нормандии необходимо для противодействия требованиям короля Филипа вернуть земли, которые она на срок своей жизни отписала Молодому Королю. А Филип теперь настаивает, что эти земли принадлежат королеве Маргарите, как наследнице покойного мужа. Но сейчас Генрих, увидев перед собой свою королеву, не мог произнести ни слова. Требования – всего лишь предлог. Он все время чувствовал это, когда не обманывал себя. Истина состояла в том, что со дня получения того страшного известия из Мартеля отношение Генриха к Алиеноре изменилось. Теперь перед его мысленным взором возникала не коварная предательница мужа и короля, которую нужно держать под замком ради всеобщего блага, а только образ счастливой молодой матери, которая весело подбрасывает маленького Генриха в воздух, готовит празднование его дня рождения, лечит поцелуями его ушибленные места. А еще перед взглядом короля возникала Алиенора, которая спорит с ним: сын подрос и она просит отца дать ему то, что называет его законными правами. Так ли уж она была не права, поддерживая сына? Может быть, мотивом ее злокозненного предательства была всего лишь любовь к сыну?
Да, она нанесла ему, своему мужу, непоправимый вред, его трон опасно пошатнулся – еще опаснее, чем в истории с Томасом. И казалось, Алиенора делает это специально, чтобы уничтожить его. Но сейчас Генрих видел перед собой только женщину, родившую ему сына, теперь навеки потерянного, видел единственного человека, по-настоящему знавшего, как страдает его душа. А когда Генрих наконец встретился с Алиенорой после десятилетней разлуки, в нем вместе с жалостью и потребностью в утешении шевельнулись остатки того чувства, которое он считал давно умершим и похороненным – жестоко убитым ее неверностью.
Алиенора все еще была красива. Генрих произвел быстрый подсчет. Шестьдесят один? Невероятно! Но ведь она на одиннадцать лет старше его. Высокая, держится с достоинством в своих траурных одеяниях, тонкое, как паутинка, головное покрывало ниспадает с черного чепца, удлиненное лицо обрамлено такого же цвета барбетом[76], завязанным под подбородком. Взгляд чистый, чуть вопрошающий, кожа гладкая и белая как мрамор, уголки губ все еще скорбно опущены. Но больше всего поразило короля выражение лица Алиеноры: в нем была какая-то новая безмятежность, обещание тяжелым трудом приобретенной мудрости в глазах и неуловимое излучение душевного покоя. Генриху вдруг пришло в голову, что эта женщина, вероятно, больше не является для него угрозой.
– Миледи, – наконец произнес он, – добро пожаловать. Надеюсь, путешествие прошло благополучно.
– Замечательно, – ответила Алиенора. – Не могу тебе передать, как это прекрасно – снова вернуться в мир, наслаждаться свежим воздухом.
Она что, снова поддевает его? Генрих строго посмотрел на жену, но, не увидев никакого ехидства, решил, что слова ее идут от сердца… Что ж, вполне может быть.
– Прошу, садись, – сказал Генри, отодвигая ближайший из двух резных стульев, стоявших по двум концам стола. Стол был накрыт: хлеб, рыба, дичь, фруктовый пирог и хорошее сладкое анжуйское вино, но Генрих, кажется, ни к чему не прикоснулся. – Ты голодна? Ела? – спросил он.
– Я бы выпила немного вина, – ответила Алиенора.
На еду она смотреть не могла. Все мысли были о том, что она здесь с Генри, ее мужем, после такой долгой разлуки и что он, как и прежде, имеет власть над ней.
Генрих налил жене вина, пододвинул ближе к ней свой стул и сел.
– Не хочу кричать через стол, – пошутил он, чуть снимая напряжение. – Ну, я думаю, ты спрашиваешь себя, почему я позвал тебя сюда.
– Я была немного удивлена, когда получила приглашение, – ответила Алиенора. – Генри, прошу тебя… Я должна спросить, прежде чем мы пойдем дальше. Мне сказали, что я больше не заключенная. Это означает, что я прощена?
Генрих ошеломленно посмотрел на нее, потом с трудом сглотнул ком в горле.
– Да, – хриплым голосом сказал он. – При условии, что ты снова не сделаешь этого.
– Можешь не сомневаться, – беззаботным тоном заверила Алиенора. – Вряд ли я буду рисковать своей свободой. Не хочу, чтобы ты запер меня еще на десять лет. Мой конец уже не за горами, и я ценю оставшееся время.
– Я рад твоим заверениям, – с подобием иронической улыбки ответил Генри.
«Что же это было? – спрашивала она себя. – Причина раздрая, долгое заключение, разрыв нашего брака, – со всем этим мы покончили всего несколькими словами? Я прощена? – „Да, пока ты снова не сделаешь этого“. – Нет, не сделаю».
И все же, что дальше? О чем они будут говорить? Должна ли она в обвинительных подробностях описать все невзгоды, пережитые ею? У Генри, вероятно, есть некоторое представление о том, к чему он ее приговорил. Должны ли они снова вернуться к ужасному конфликту между ними, выкопать его, давно захороненного, из могилы? Какой в этом смысл? Только настоящее и будущее имели значение. Надо двигаться вперед. Если они начнут пережевывать роковые ошибки прошлого, потерянное доверие, то наверняка быстро уничтожат друг друга.
– Ты хотел сказать, почему послал за мной, – решительно произнесла Алиенора, взяв кубок с вином.
– Да-да, – ответил Генрих, явно чувствуя облегчение оттого, что возвращается на безопасную почву. – Это связано с некоторыми землями Нормандии. Этот молодой лис Филип утверждает, что они были приданым его сестры Маргариты. И конечно, хочет наложить на них свои жадные руки, но я напомнил ему о том, что эти земли принадлежали тебе, а ты переписала их Молодому Генриху только на срок его жизни, по окончании которой земли должны быть возвращены тебе.
