Тот стоял и смотрел, блестя капельками тающего инея на кургузых усах и бородке. Со щёк сползал морозный румянец. Косторез держал обеими руками круглую берестяную коробочку, в каких бабы хранят иглы и мотки нитей. Забормотал, чтобы нарушить тягостную тишину:
- Поворожить бы... мне. Вишь, припёрло... Жизнь за глотку... Ты бы, Варениха... - он замолчал, не договорив, с досадой прикусил губу. Видел, что явился не вовремя, но уходить не хотел: знал, что второй раз прийти не решится. Помялся, затем опять поднял глаза на бабку: - Ну что? Как?
Та всплеснула руками, тяжело поднялась, опершись ладонями о колени, проковыляла к нему. Затараторила:
- Как же, как же, благодетель, уж ты только скажи, а я - тут как тут. Только скажи. Могу и о будущем погадать, и хвори заклясть, и порчу отвести. Сам ведаешь - не от кривды моё умение, а от правды, от истины; от матери досталось, а уж мать сам Отец Огневик уважал, я-то знаю, врать не буду. Да ты и сам помнишь, конечно. Как не помнить! Чай зим-то уж сколько на свете живём! И тебе, родовичу моему, помогу. Как не помочь! Свой же, Артамоновский, не то, что эти - грязь, тьфу. Вижу, подарочек принёс, Жарушка? Я подарочки ой как люблю! В них - вся доброта заложена, вся благость. Ай как хорошо, ай ладушка!
Она забрала коробочку у Жара и умильно прижала её к груди. Косторез же, немного приободрившись, повернулся к Зольнице, промолвил, изображая сочувствие:
- Говорил с вождём. О тебе. Но разве разжалобишь? - Он вздохнул. - Ни в какую.
Та вдруг ощерилась с неожиданной радостью.
- Скоро Огонь Своё слово скажет. Приберёт и вождя твоего, и Чадника, и всех прочих. А может, и тебя, Жарушка. Думаешь, избегнешь судьбы, хвостом перед ним крутя? Всех вас, ублюдков, кара постигнет, всех до последнего! - Она перешла на визг. - Будете в прахе перед Ним ползать, умолять о пощаде, и никто не вступится за вас, отщепенцев и изгоев, противны вы всем, как блевотина.
Жар попятился, задрожав челюстью, безотчётно коснулся трясущейся рукой связки оберегов на цветастом поясе. Губы сами прошептали заклинание. Варениха переполошилась, всплеснула руками.
- Что ты, что ты, милая! Охолони! Никак, демон вселился? Кыш его, кыш! Уйдите, силы злые, ползите прочь, твари подземные, отступи, Лёд, ослабь хватку...
Но Зольница лишь расхохоталась.
- Теперь-то нет им спасения, подлецам. Не только Чаднику, но и вождю вашему и всем прихлебателям его! За пасынка моего и за жену его перед Огнём ответит! Корчиться в муках будет, а я стану хохотать над ним и плевать в него. Так-то!
- Б-безумная, - выдохнул Жар.
Варениха так и плясала перед ней:
- Молчи, молчи, бабонька! Не ты это говоришь, а злые духи в тебе говорят! Чур их, чур! Изыди! Ах, горе-то какое! Вот уж горе!
- Ты сама, старая, Головне жизнь погубила, - смеялась Зольница. - Сама на него порчу навела. Бросила волоски в пламя и заговор сказала. А волоски-то эти - из гривы его кобылы. Ха-ха! Теперь уж не минует его кара Господня. Ни за что не минует! Слышите, бабы? Вы все - свидетели моего слова. Все повязаны клятвой. И ты, Жар, слышишь? И на тебя падёт моё проклятие, если не вспомнишь о роде. Брось тесать каменную бабу, вернись к Огню! Иначе сдохнешь вместе с Головнёй в грязи и смраде.
Косторез развернулся и, откинув полог, бросился наутёк. "Вот где гнездо крамолы, - думал он. - Вот где предательство". Хотел прямиком кинуться к вождю, поведать об изменнице, да вдруг стало жаль помешанную бабу - всё-таки своя, Артамоновская, зачем губить? Пусть её беснуется в жилище, никому не страшная. Что её заклятья и ворожба против Науки? Дым и прах.
Желтым-желто мерцали окна в срубах, пронизывая морозный сумрак, и курчавилась сосновыми кронами тайга, каймой охватывая стойбище. Меж деревянных жилищ - ровных, с покатыми от снега крышами, - на отлёте тут и там, втыкаясь жердями в провисшее небо, горбато топорщились постройки земляные и шкурные. В них слышались глухие голоса, детский плач и собачий лай: от лютой стужи псы тоже тянулись под кров. Становище раскинулось широко: к срубам лепились сенники, хлева и кладовые, окружённые общим плетнём, на задах виднелись загоны. Иногда из едва заметных в темноте скотников доносилось тоскливое мычание - коровы, соскучившись по хозяевам, звали их, надеясь хоть сейчас, ввечеру, выйти из провонявшего мочой и навозом хлева.
"Ко Льду, - думал со злостью Жар, шагая широко, как на выгоне. - Не хватало ещё бед от заполошных баб. Давно пора их жилище поставить на отшибе. Да и прочую голытьбу - туда же. Чтобы всякая рвань под ногами не путалась. Пусть знают своё место". Злость рождалась из страха, а страх происходил от досады: зачем было соваться к этим ведуньям? Они там как волчицы в логове, пусть перегрызут друг друга. Лишь бы его не трогали.
Но в жилище его ждала полоумная дочь - печальное напоминание о былом, и он вновь, грызя себя, устремился мыслью к Варенихе. Если не бабка, то кто поможет ему? И, глядя в широкие, полные непроходящего ужаса, глаза дочери, в который раз спрашивал себя: за что ему такое наказание?
От судьбы не уйдёшь. Хоть Жар и не стал доносить о преступной ворожбе, зато обо всём прознал Хворост. Хитрый старик давно уже прикидывал, как ему стать главным помощником вождя. Помог случай. Младший отпрыск его, по имени Пар, не один пяток дней уже волочился за рыжей Горивласой. Девка была в самом соку, да ещё и хороших кровей - Артамонова, как-никак. Красотой, правда, не блистала: широколицая, большеротая, с покатым лбом и длинным подбородком, глядела вечно исподлобья, говорила, вытягивая губы и тараща глазищи. Озверев от отсутствия женихов (Павлуцких всех перебили, а идти за простого охотника не позволяла гордость), она вцепилась в Пара мёртвой хваткой - не разожмёшь. Тот, посмеиваясь, водил дуру за нос, думая лишь о забаве. А Горивласа, упоённая сладкими грёзами, выкладывала ему как на духу все сплетни, бродившие в женском жилище. Не умолчала и о чародейских потугах Варенихи. Пар хоть и был недалёкого ума, сумел постичь всю важность дела - рассказал отцу. А уж Хворост, возликовав, ринулся к вождю, предвкушая, как разделается с оставшимися вокруг Головни Артамоновыми.
Вождь принялся за дело круто. Голодным волком ворвался к бабам, велел схватить Зольницу и Варениху, остальным погрозил кулаком, обещав прошерстить потом всё жилище. Обеих женщин отвели на двор Головни, сорвали с них меховики, поставили, дрожащих, на колени, начали допрашивать. К допросу вождь привлёк и Хвороста с Лучиной.
- Ну что, паршивые изменницы, признавайтесь, с кем ещё ворожили, извести меня силились; кому ещё голову заморочили? - спрашивал вождь, расхаживая перед ними с плёткой в руке.
Варениха лопотала синеющими губами:
- Истинная богиня, кормилец родненький, не хотела зла. Ко мне кто только не ходит - каждому помогаю: тому жену излечить, с того сглаз снять, разве ж можно своим худое делать? Если и ворожила кому хворь и несчастья, то лишь чужакам, прости, Наука...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
