– Это… это сокровища Голконды, да?
– Да. Гариб, наверное, рассказал вам.
– Александр, но ведь за это можно купить целый Париж!
– Я собирал их не для этого.
– Но ведь вы теперь богаче любого банкира! Да, пожалуй, именно так!
– Эти алмазы и рубины ценны не потому, что дорого стоят, а потому, что красивы. Не так ли?
Я с усилием кивнула, все еще не придя в себя от увиденного. Так вот о чем мне рассказывал Бриге! Я подняла на герцога глаза, наши взгляды встретились, и он вдруг улыбнулся.
– Эти камни не стоит продавать. Я бы хотел, чтобы они украшали вас, моя дорогая, украшали наших дочерей… и нашу будущую дочь, если она появится.
Горячая волна прихлынула к моему лицу. Он, оказывается, высоко ценит меня… В замешательстве, достойном разве что юной девицы, я коснулась рукой этих бесценных камней, и алая россыпь рубинов хлынула между моими пальцами.
– И все-таки это невероятно… Никогда не видела ничего подобного.
– Я бы хотел подарить вам то, что ваше по праву, дорогая.
Я удивленно взглянула на него.
– Что вы имеете в виду?
– Фамильное ожерелье, которое носили все герцогини дю Шатлэ. Оно уже девять лет, с тех пор, как умерла моя мать, лежит в шкатулке. Мне кажется, сейчас самое время предложить его вам.
Я не ожидала ничего подобного. Предложение Александра было неожиданным и волнующим: получая это ожерелье, я становлюсь полноправным членом рода, навеки вхожу в летописи семейства дю Шатлэ… Подобные церемонии существовали у всех знатных родов. Но обычно ожерелье передавалось новой герцогине лишь после рождения наследника.
– Вы думаете, уже время? – внезапно спросила я, чувствуя легкое сомнение. – Ведь мы еще и не супруги вовсе.
– Самое время, герцогиня, – произнес он, словно и не слышал моих последних слов.
Я увидела тяжелое, яркое колье, созданное ювелирами, вероятно, лет пятьсот назад. По тонкой золотой оправе тремя рядами шли крупные фиолетовые аметисты и алмазы чистой воды – в этой вызывающей роскоши было даже что-то варварское… Варварское и древнее.
– Вы позволите? – услышала я голос Александра.
Прежде чем я успела ответить, его руки коснулись застежки моего янтарного ожерелья и расстегнули его. Новое колье, более тяжелое и прохладное, массивными камнями легло мне на грудь. Но я не успела ни вздрогнуть от его девятилетнего холода, ни ощутить гордости, подумав о том, сколько знатных дам носили его до меня. Одно обстоятельство заслонило для меня все, и это были руки Александра.
Горячие, сильные, они мягко скользнули по моим обнаженным плечам, и в тот же миг меня бросило в дрожь. Он не отходил и не отпускал меня; напротив, его ладони вернулись, снова погладили плечи, коснулись шеи и снова заскользили вниз – жадно, порывисто, словно пытаясь на ощупь изучить золотистую упругость моей плоти. Я закрыла глаза, чувствуя, как первобытная радость охватывает меня, с каким невероятным желанием я готова повиноваться этим рукам, что бы они ни делали. Его пальцы нежно, молниеносно прошлись по моим плечам и скользнули ниже, поглаживая грудь, – все это так легко, что я едва его чувствовала, потом что-то пламенем обожгло меня сзади – явно не сдержавшись, герцог прижался губами к моей обнаженной шее, к тому самому чудесному месту, к углублению между ключицей и плечом.
Я не могла больше терпеть и стоять, пассивно чего-то ожидая, – все мое существо рвалось ему навстречу. С тихим возгласом я подняла руки, одна моя ладонь на ощупь коснулась его волос, зарылась в них, и, не выдержав, я обернулась. Мои руки теперь были переплетены у него на груди, и все произошло так быстро, что мои губы, словно в продолжение моего порыва, коснулись губ Александра.
Ни один из нас больше не нуждался в подсказках. На миг я с радостным ужасом ощутила, что тону, растворяюсь в его страсти, во много раз превосходившей все мною воображаемое. Его губы, о которых я столько размышляла, были на редкость свежи и чуть солоноваты, как вкус моря. Сильные, настойчивые, бесконечно-нежные, они завладели моим ртом, проникли внутрь – он вел меня, я только подчинялась. Я чувствовала его дыхание, его язык, коснувшийся моих зубов, то, как жадно и томно он исследовал каждую пору кожи моего рта в этом жарком поцелуе; самые сокровенные уголки моего тела тотчас ответили ему; я снова ощутила его руку, нежно, сквозь платье ласкающую округлость моего бедра, – мои ноги сами собой раздвинулись, мне оставалось лишь с нетерпением ждать, когда он возьмет меня.
Но вдруг все изменилось, и далеко не в лучшую сторону. Он отстранился, тяжело дыша, наши губы разъединились, его руки соскользнули с моего тела, словно не замечая, что я невольно потянулась за ними вслед. Александр заглянул мне в глаза, потом ласково погладил мои волосы, привлек мою голову к себе на грудь и обнял меня, прижав к себе. Я чувствовала быстрое биение его сердца и взволнованное дыхание у себя на щеке. Он обнимал меня, будто успокаивал, и я вдруг ощутила, что снова абсолютно ничего не понимаю.
– Вы… вы отказываетесь? – пробормотала я, совершенно не задумываясь над своими словами.
– Да.
– Почему? – в гневе спросила я.
– Это был бы слишком зеленый плод, мадам.
Ярость всколыхнулась во мне, я рванулась назад, но он удержал меня. Его глаза, темные, блестящие, словно изучали мое лицо. Тихо и нежно прозвучал в сумраке его голос:
– Я бы солгал, сказав, что не хочу вас, дорогая. Но я хочу не только этого.
Потрясенная, я вырвалась. Мне всего этого было не понять. За кого он меня принимает – за девчонку, с которой можно играть? А сам кем себя считает – донжуаном?
– Вы… вы невыносимы! – воскликнула я в бешенстве. – Мне до смерти надоели эти ваши штучки!
Он больше не удерживал меня и, кажется, вовсе не слышал моих слов. Независимо от того, как я была задета, меня поражало самообладание этого человека: он железно контролировал себя и не забывался ни на минуту. Уже совершенно спокойный, он прикоснулся к звонку.
– Элизабет проводит вас. Доброй ночи, мадам.
Александр ушел, оставив меня одну в индийском кабинете.
Я устало оперлась рукой на стол. Мне уже надоело размышлять над всеми странностями характера моего мужа. Вероятно, следует воспринимать все философски. Хотя, в конце концов, если у него есть какие-то особые соображения относительно того, что случилось, почему бы не поделиться ими со мной? Я ведь не невинная девушка, чью стыдливость можно оскорбить какими-то слишком откровенными вещами. Я взрослая женщина и способна выслушать все, что угодно. Однако он молчал и свои намерения держал при себе.
И это не просто так. Он что-то замышляет, чего-то добивается. Но чего? «Это был бы слишком зеленый плод» – что он хотел этим сказать?
