Они обнялись. Плужников не отговаривал Ивана Ивановича, ибо этот поступок был завершением великолепной, задуманной на Небесах судьбы. А что толку спорить с Небесами!
Иван Иванович, согнувшись, уклоняясь от пуль, побежал навстречу танку, повторяя своей траекторией течение Волги в районе Саратова, откуда был родом, приблизился к черно-стальной громаде, которая выпучила на него свои жуткие глазища, встала на дыбы, желая расплющить. Иван Иванович плоско лег под гусеницы. Ветер донес слабый вскрик: «За нашу Советскую Ро!..» А потом грянул взрыв такой силы, что танк разбросало на части, словно это была не сталь, а свиной окорок. Министр внешних и сексуальных сношений был заброшен на Луну и застыл там в виде пятна, похожего на свинью.
А Иван Иванович оказался в березовом Русском Раю, выходил на поляну с белым душистым снегом. Двадцать восемь гвардейцев-панфиловцев играли в снежки, замерли, когда увидели двадцать девятого. Политрук Клычков улыбнулся ему чудной улыбкой, кинул влажный, благоухающий снежок, а Иван Иванович ловко его подхватил.
К защитникам свалки вернулось поколебленное мужество. Они выдвинулись на боевой рубеж, заняли оборону. Уже ревели и свистели в воздухе десятки вертолетных винтов. Грозные «апачи» шли в атаку, увешанные ракетами и снарядами, беспощадно блестя кабинами, выталкивая с подвесок черные гарпуны. Под музыку Вагнера, сам подобен валькирии, впереди летел жестокий и безумный кинорежиссер Копполо. Разящий порыв вертолетов грозил уничтожением свалки, погребением Красной Атлантиды, истреблением сокровенной мечты воскрешения.
Однако защитниками был задействован третий эшелон обороны. Были включены глубинные соленоиды первый и четвертый, создавшие вихревые восходящие бури, магнитные самумы, энергетические торнадо, от которых содрогнулась свалка. Тысячи тонн мусора взлетели в небо, превращая день в ночь. Непроглядный, непроницаемый занавес из очисток, тряпья, старых газет и поломанной мебели сомкнулся перед вертолетами. Они наталкивались на смятые пивные банки и загорались, как от попаданий зенитных ракет. Клейкая гадость залепляла стекла машин, ослепленные вертолеты сталкивались в воздухе и пылающими комьями рушились. Тряпье забивалось в винты и редукторы, моторы глохли, и «апачи» тупо валились на землю.
Плужников поклонился бойцам и пошел по выжженной, изрезанной пулями свалке, окруженный вознесенным до небес хаосом, хранимый им, невидимый для врагов. Здесь оставались красные герои и мученики со своей непомерной мечтой. Но город, куда он направлялся, нуждался в нем. Там был ад. И в этом аду оставалась беззащитная Аня.
Глава 24
Потеряв из виду Плужникова, исчезнувшего в подворотне, Аня не открыла дверь коварным переписчикам с песьими головами, своим видом подтверждавшим рассказ Геродота о племени, что обитает в Гиперборее. Она затаилась, слыша возню на площадке, негромкий лай, грызню и поскуливание, знала, что на нее свалилось несчастье, и виновником несчастья был Плужников, сделавший ее счастливой. Этот пришелец, явившийся к ней то ли с небес, то ли из пучины морской, принес в ее жизнь вместе с небывалой радостью ожидание неизбежного горя. Он был отважен и могуч, но и слаб и беспомощен, был способен ее защитить, спасти от бед и напастей, но при этом сам нуждался в защите. Он был незнаком, окружен непостижимой тайной, но был для нее родной и желанный.
Аня просидела в доме до вечера, видя, как уезжает со двора крытая зарешеченная машина. По всей видимости, овчарки в шляпах также покинули лестничную площадку, потому что снаружи раздались детские голоса и смех, – это вернулись домой две соседские девочки. Они посещали курсы будущих кинозвезд, открытые неподалеку приезжим американцем, служившим в Голливуде швейцаром. Опасность на время отпрянула, и Аня, укутавшись потеплее, выскользнула из дома, чтобы найти дорогого ей человека.
Москва была темна, холодна, в окаменелых туманных громадах, сквозь которые сочились расплавленные струйки света, призрачно вспыхивали и гасли шальные автомобильные фары.
Из черных громад, над купами безлистых деревьев, драгоценно и призрачно возносились отдельные здания, подсвеченные искусным волшебником, расставившим во тьме озаренные магические пирамиды, прозрачные ледяные кубы, стеклянные переливающиеся сосульки, розовые леденцы. Ночная Москва утратила свой знакомый дневной облик. Исчезли привычные площади и проспекты, улетучились высотные здания и мосты. Вместо них возникло таинственное заколдованное царство, в котором вырастали светящиеся грибы, распускались огромные нежно-голубые орхидеи, возносились хрупкие ветвистые деревья, окруженные ядовитым заревом. Колокольни монастырей напоминали водянистые стебли, в которых сочились нежные разноцветные яды, выступая на венчиках и соцветиях мерцающей клейкой росой. Иные здания были подобны кольчатым просвечивающим личинкам, в которых шло таинственное созревание. В небесах колыхались морские коньки, излучавшие фосфорную зелень глубин. Колебались водоросли, всплывшие из таинственной пучины. В хрупких пленках трепетала холодная безгласная жизнь. В оболочках водянистых существ струились пузырьки газа, двигались таинственные уплотнения и сгустки, выступали то нежные пятна румянца, то мертвенная синева. Через реку были развешаны лианы, то и дело менявшие цвет, бросавшие на осеннюю воду дрожащие отражения.
Аня как вышла, так и опьянела от этих разноцветных свечений, от многоцветной росы, пропитавшей ее одежду. Голова у нее закружилась. Двигаясь по Москве, она вскоре заблудилась, не понимая, где она, кого ищет, испытывая обморочную невесомость, как в космосе. Ей казалось, что невидимый колдун взял ее за руку и ведет по своему зачарованному царству, заставляя нюхать дурман неведомых цветов, усыпляя снотворной пыльцой загадочных соцветий.
Быть может, то, перед чем она стояла, было Шуховской вышкой, но теперь она превратилась в легчайшую рыболовную сеть, состоящую из голубоватых, уходящих в небо сплетений. И в этой сети, уловленная, неподвижная, в потоках ночи, застыла голубая рыба с розовым глазом.
Или ей казалось, что она смотрит на Новодевичий монастырь с любимой золотой колокольней, но та выглядела как кольчатая, поднявшаяся ввысь личинка с прозрачной мякотью, и в ее студенистой голове светились золотые часы.
Университет, перед которым она вдруг очутилась, плывя в ночных невесомых течениях, был остроконечной, переливающейся глыбой льда, и в его зеленоватой глубине виднелись вмороженные желтоватые листья, красные ягоды, дымчатые пузыри замерзшего воздуха, рябь омертвелого, остановившегося ветра.
Останкинская башня превратилась в дымный клубящийся луч, падающий из неба на землю, в котором колыхались бестелесные тени, носились женщины с распущенными волосами, влетали и вылетали летучие мыши в красных кардинальских шапочках, то и дело появлялась и исчезала одинокая, лишенная тела голова, колючая, словно огромный репейник.
Она остановилась перед деревом на краю бульвара, под которым любила отдыхать, наблюдая прохожих. Вся крона теперь была увешана лампадами, мерцающими каплями света, напоминала звездное небо, и на темных ветвях, усыпанная блестками, сидела молчаливая обнаженная женщина, держа в руках костяной, усыпанный самоцветами гребень.
Фонтан среди сквера напоминал огромный кубок, в котором бурлило рубиновое, золотое, зеленое вино. Взлетали и лопались шипучие пузыри. Из каждого изливались на поверхность, некоторое время держались, а потом исчезали таинственные знаки и письмена, словно рассыпанный алфавит исчезнувшего языка.
Аня подняла лицо в черное ветреное небо, и над крышами, низко, волнуясь, проплыл красный дракон, по кольчатому телу которого было начертано непонятное слово «Самсунг». Дракон, пылая, вздрагивая, словно алая небесная река, исчез за крышами, и там, где он скрылся, возникло красное туманное зарево.
Аня не замечала, что постоянно улыбается, созерцая эти таинственные луны, яркие в темноте светила, вышитые жемчугом по черному бархату изображения рыб, цветов, диковинных существ, какие могут явиться только во сне, когда в спящие глаза нежно дует наклонившийся над тобой чародей. Не замечала и того, как вокруг нее, созерцая подсвеченные строения, собираются люди – ночные прохожие, обитатели города, которым не сидится дома в час ночной темноты. Эти люди, по одному или группами, стояли, подняв лица к фасадам, похожим на галлюцинации и разноцветные сны, и тихо смеялись. Смеялась беззвучно красивая длинноволосая женщина с утомленным бледным лицом. Смеялся офицер, закрыв глаза, похожий на ребенка. Смеялся священник в бархатной скуфейке, подняв вверх золотистую бороду. Повсюду раздавался сладкий смех, словно люди надышались наркотических испарений, источаемых в волшебном саду, испили отвар веселящих грибов, наслаждаются дивным сладостным опьянением.
